Владимир Малявин - Империя ученых (Гибель древней империи. 2-е испр. изд.)

Таким образом, в условиях господства натурального хозяйства торговля сводилась большей частью к ограблению крестьянских общин, обострявшему социальные конфликты. Отсюда предосудительность занятия торговлей и неизменный для купца удел быть чужим по отношению к любой социальной общности. Не случайно Ма Юань и Диу Лунь предпочли наживать богатства вдали от родных мест, причем последний – под чужим именем. В сущности, торговля предполагала ограбление местных обществ. Результат предвидеть нетрудно. Торговый капитал имел тенденцию превращаться в ссудный, а стимулируемое им разорение крестьянства сокращало сферу его приложения (см. [Нагата, 1960, с. 63]).

Разрушительное действие «торгового бума» в позднеханьской империи не ускользнуло от взора проницательных современников. «Ныне, – писал Ван Фу, – люди бросают хлебопашество и шелководство, устремляются в праздные занятия, отовсюду извлекают доходы, и богатства скапливаются в одном доме. Хотя отдельные семьи богатеют, общее благосостояние падает... Ныне купцы наперебой продают бесполезные товары, погрязают в чрезмерной роскоши и, соблазняя людей, отнимают их имущество. Хотя для порочной торговли это приобретение, для государственного хозяйства – потеря» [Ван Фу, с. 7-8]. Еще конкретнее об обоюдном обнищании государства и общества, за которым стояла все углублявшаяся пропасть между богатыми и бедными, свидетельствует Цуй Ши: «Бывают годы, когда богатства скапливаются в изобилии, но не выходят [в обращение], народ же разоряется и пускается в разбой. Оттого казенные амбары пусты, а тюрьмы переполнены. Люди попадают в безвыходное положение, умирают с голоду и убегают, погибая на чужбине. Верхи и низы (власти и народ. – В. М.) остаются без средств и не могут помочь друг другу» (Цюань Хоу Хань вэнь, цз. 46, с. 5а].

Очевидно, что в китайской империи торговый капитал, не составляя самостоятельной социальной силы, не мог быть силой исторически продуктивной. «Бедность рождается из богатства, слабость рождается из силы, смута рождается из порядка, опасность рождается из успокоенности», – комментировал Ван Фу пышную и праздную жизнь верхов ханьского общества. Его сентенция навеяна классическим трактатом по военному искусству «Сунь-цзы», но в ней отразилась реальная диалектика исторического процесса в императорском Китае. Эта диалектика может быть описана в виде цикла, начинавшегося с установлением политического единства после периода внутренних войн. На первых порах развитие торговли и денежной экономики вследствие стимулируемого ими роста социальной мобильности способствовало укреплению центральной власти и увеличению ее материальных ресурсов. Однако в конечном счете рост влияния денежного капитала вел к разорению масс крестьянства и расстройству связей между различными уровнями торговой деятельности. В политической сфере он порождал избыток потенциальных кандидатов на службу, что выразилось, помимо прочего, в исключительно высокой цене личных связей во II в. Сужение каналов административной карьеры имело своим следствием растущую отчужденность провинциальной элиты от центральной власти, усугублявшуюся паразитизмом торговой аристократии. Эта отчужденность вызывала паралич экономической деятельности в обеих сферах. Она заставляла торговую аристократию прибегать к экстренным насильственным мерам для поддержания прежнего уровня доходов, а провинциальную элиту – замыкаться в рамках локальной общности, переходя от рыночных отношений к централизованному перераспределению на местном уровне.

В итоге империя распадалась на изолированные, но отличавшиеся глубоким социальным расслоением (результат предыдущего исторического развития) локальные общества. Так было во времена царствования Ван Мана, завершившего первый подобный цикл в китайской империи. Характерный пример – поведение Ли Туна, земляка и близкого сподвижника Лю Сю. Ли Тун происходил из потомственной купеческой семьи и одно время служил на западной границе офицером в армии Ван Мана. Затем, сообщает его биограф, «поскольку он был богат, имел досуг и был выдающимся человеком в своей округе, ему не понравилась служба, и он вернулся на родину». Впоследствии Ли Тун склонил к мятежу Лю Сю и поддержал его со своей дружиной [Хоу Хань шу, цз. 15, с. 1б].

Аналогичные процессы в обществе наблюдаются и накануне краха позднеханьской династии. Сошлемся на эпизод из биографии Чжэн Тая, относящийся к 70-м годам II в., времени обманчивого расцвета денежной экономики. «Зная, что в Поднебесной грядет смута, – говорится там, – Чжэн Тай тайно собрал удальцов. Его семья была богата, имела 400 цин земли, а еды [для прокорма собравшихся людей] постоянно не хватало. Слава его гремела по всему Шаньдуну» [Саньго чжи, цз. 16, с. 21б]. Автор жизнеописания, не поняв объективных причин поведения Чжэн Тая, дал ему поверхностное объяснение, но в остальном его рассказ является ценным свидетельством начавшейся задолго до гибели империи натурализации хозяйства и перестройки позднеханьского общества: все, что производилось в хозяйстве Чжэн Тая, потреблялось на месте. Конкретнее об организации локальных общностей в период краха центральной власти можно судить по биографии младшего современника Чжэн Тая – Ян Цзюня, который с началом внутренних войн увел в горы более сотни семей. Там он «оказывал помощь бедным и нуждающимся, уравнивал достаток семей... Было там шесть семей, состоявших рабами у сородичей и соседей. Цзюнь всем им дал средства» [Саньго чжи, цз. 23, с. 8б]. Известно, что местные вожди в подобные времена могли регламентировать все стороны жизни подвластных им людей вплоть до устройства браков.