Александр Таланов - Братья Дуровы

Владимир потребовал чернил и бумаги, написал афишу: «Проездом через здешний город в Москву, с дозволения начальства, будет дано представление в здании клуба, в трех разнообразных отделениях, состоящих из следующих номеров:

„Сила зубов или железные челюсти“.

Исполнит силач Владимиров.

Сатирические куплеты: „Все замерло“.

Исполнит комик Володин.

Удивительные фокусы покажет профессор черной магии Вольдемаров.

Первый русский оригинальный соло-клоун Дуров выступит как художник-моменталист и звукоподражатель».

Старшине клуба афиша понравилась. Он согласился предоставить помещение, конечно, если будет получено соответствующее разрешение властей.

С афишей в руке Владимир переступил порог полицейского участка. В канцелярии сидели секретарь, два-три молодых писца и сам надзиратель — гроза местных жителей.

— Что надо? — гаркнул надзиратель.

Пробежав глазами протянутую афишу, потребовал:

— Паспорта артистов!

Владимир вынул свой паспорт.

— Всех артистов говорю!

— Изложенное в афише исполняется мною одним…

— Таких жуликов-шарлатанов не допускаю! — заорал полицейский.

— А я повторяю, что все исполняю я! — вспыхнул Владимир.

— Видал я таких… Ну, какой ты силач? Покажи-ка свою железную челюсть?

Владимир подошел к покрытому зеленым сукном столу и… поднял его зубами в воздух.

Надзиратель, секретарь и писцы замерли от удивления.

— Черт возьми! Вот здорово! — восхитился надзиратель. И даже переменил обращение. — А какие еще вы делаете фокусы?

— Покажу, если дадите лист газетной бумаги.

Писцы бросились, подали газету. Владимир, как полагается настоящему фокуснику, развернул лист, показал, что в нем ничего не спрятано, и, обернув вокруг своей руки, попросил не быть в претензии, если вдруг что-либо найдется. И тут же вытащил из газеты свой стоптанный сапог.

Забыв всякую субординацию, писаря захлопали в ладоши, а надзиратель пригласил сесть на стул и милостиво вымолвил:

— Ну, а какой вы клоун и рассказчик, это мы убедимся уже в клубе, в воскресенье.

Как счастлив был Владимир, что научился у балаганщиков несложному приему — ухватить зубами край стола и незаметно подымать его снизу ногой.

На представление в клубе были проданы все билеты. Полному сбору содействовал слух, исходивший из полицейской канцелярии, будто силач подымал стол, за которым восседал толстяк секретарь.

Публика с интересом следила за превращениями геркулеса Владимирова в куплетиста Володина и затем в фокусника Вольдемарова. Перед последним номером программы Дуров поспешил взять у кассира причитающуюся ему часть сбора и накинул поверх своего обычного платья шутовской балахон. Под звуки разбитого рояля он вышел на сцену. Сначала прочел смешной стишок. Нарисовал несколько забавных рож. В заключение обратился к публике:

— Господа, прошу разрешения рассказать о том, что случилось со мною в вашем гостеприимном городе.

— Просим! — пробасил благосклонно настроенный надзиратель.

Рассказ оказался совсем коротким, но вызвал целую бурю. «Иду я берегом пруда. Смотрю — толпится народ. Спрашиваю: „Что делаете, ребята?“ — „Да вот стряслось у нас несчастье, — бьемся у воды три часа и никак не можем вытащить“. — „Кого, чего?“ — спрашиваю. „Надзиратель утонул…“ — „Эх! помогу вам, ребята. Верный дам совет“. „Какой?“ — спрашивают. „Покажите ему трехрублевку, он и сам из воды вылезет“».

Едва соло-клоун произнес последние слова, в зале поднялся невообразимый хохот. Надзиратель крикнул что-то грозное, но его слова потонули в общем шуме. Что произошло далее, соло-клоун так и не узнал. Пользуясь суматохой, он сдернул балахон, бросил его в свой саквояж и выпрыгнул через окно во двор. На улице уговорил проезжавшего мимо ломового возчика довести до первого полустанка.

Там он сел на поезд, отходивший в Москву.

«С этого дня я начинаю летосчисление своей политической сатиры», — написал много лет спустя в своих воспоминаниях заслуженный артист республики Владимир Леонидович Дуров.

…Босой, с непокрытой головой Анатолий вышел на улицу. Пошел куда глаза глядят. Долго бродил по закоулкам и задворкам, не зная, что предпринять. А голод все более давал себя чувствовать. К вечеру вовсе замучил. Хоть протягивай руку — проси милостыню, христорадничай!

Наконец добрел до вокзала и остановился у кабака. Дверь то и дело открывалась, оттуда доносились гам, пьяная песнь.