Питер Пэдфилд - Секретная миссия Рудольфа Гесса

"Однако какое дело до всего этого было евреям? Их это волновало ничуть не больше, чем британского короля и британский народ. Ибо за всем этим стояли евреи… Британскому правительству внушили мысль попробовать превратить меня в сумасшедшего… чтобы отомстить мне за то, что национал-социалистическая Германия спаслась от евреев… чтобы отомстить мне за то, что я слишком рано пытался покончить с войной, начатой евреями, чем мог помешать им достижению их военных целей…"

Отрывок свидетельствует о явном умопомрачении.

А возможно, и нет, так как в его письмах того же периода нет и намека на потерю рассудка. Рейх приходил в упадок: русские вошли в Берлин, и Гитлер на руинах города, бывшего столицей империи, совершил самоубийство. На фоне этих событий поведение Гесса становилось все более странным. Выраженный маниакальный тон оставленного им документа, преувеличенные страдания напоминают о крике отчаяния любовника и клятве отомстить за страдания. Похоже, что он сам верил в то, что писал о евреях. Подобное заявление сделал и Гитлер в своем завещании, написанном перед самоубийством 30 апреля: войну начало владеющее банковским капиталом еврейство, а он предписал своей нации "тщательно соблюдать расовые законы и оказывать беспощадное сопротивление мировому отравителю всех народов, международному еврейству".

18 июня, то есть через шесть недель после того, как преемник Гитлера, контр-адмирал Дениц, приказал всем германским войскам безоговорочно сложить оружие, перед своими тюремщиками Гесс все еще разыгрывал помешательство, хотя кое-кто уже начал подозревать, что он симулирует. В письме Ильзе он написал несколько строк о фюрере, уже цитируемых ранее:

"Немногим было дано, как нам, с самого начала принять участие в развитии уникальной личности в радости и печали, заботах и надеждах, любви и ненависти, во всех проявлениях величия — и со всеми ее малыми человеческими слабостями, которые и делают человека любимым".

Думая о Гитлере, он мыслями был с Ильзе, продолжал он, затем процитировал строчки из Ницше:

"Я тех люблю, кто, подобно тяжелым каплям дождя, срывающимся с тяжелых, набрякших туч, оповещают о приближении грозы и, как предтечи, падают на землю".

8 октября, одетый в форму Люфтваффе и летные ботинки, он покинул Мейндифф-Корт, чтобы как военный преступник вместе с другими нацистскими лидерами предстать в Нюрнберге перед судом. С собой он взял большое количество заявлений, признаний и копий писем, написанных им в заключении, а также образцы еды, медикаментов и шоколада. Все это, аккуратно завернутое, запечатанное, пронумерованное и подписанное, он предполагал использовать для своей защиты и как вещественные доказательства, подтверждающие его подозрения в том, что британцы намеревались его отравить.

Вместе с ним перед судом в качестве "главных военных преступников" должны были предстать двадцать два человека. Всех их поместили в тюремный блок, примыкающий^ зданию нюрнбергского суда. После комфортной л благоприятной обстановки заключения в Великобритании он испытал настоящий шок. Размером девять на тринадцать футов, его камера была обставлена весьма скудно: стальная койка с соломенным матрасом, деревянный стул с прямой спинкой, колченогий стол, умывальник и унитаз без сиденья и крышки. Свет в помещение проникал через маленькое, забранное решеткой оконце под самым потолком в толстой наружной стене. В дубовой двери напротив на уровне глаз имелось квадратное отверстие для электрической лампочки величиной пятнадцать квадратных футов с металлической решеткой и рефлектором. Другого освещения в ночное время суток не было. Через решетку в двери дежурившая снаружи охрана могла вести за ним круглосуточное наблюдение.

О внезапно наступившей перемене в его жизни ему стало ясно сразу по прибытию. Комендант тюрьмы, полковник армии США Б.К. Эндрюс сказал, что он должен сдать все, что привез с собой. Гесс, прямой и стройный в своих высоких черных летных ботинках, военной выправкой офицера хотел произвести на полковника впечатление, но его старания не увенчались успехом. Он отдал все, кроме небольшого пакета с образцами еды и медикаментов, которые он хотел представить на химический анализ. Однако полковник был непреклонен, и Гессу в конце концов пришлось сдаться.

Неудивительно, что после этой стычки, когда к нему в камеру заглянул американский психиатр, майор Дуглас М. Келли, он забыл все подробности прежней жизни. Келли напомнил ему, что он родился в Александрии; Гесс изобразил интерес, разыгрывая явное желание оказать содействие. На следующее утро, когда Келли снова навестил его, у него сохранились лишь слабые воспоминания о совершенном накануне путешествии и заключении в тюрьму, хотя об образцах пиши он не забыл и настоятельно попросил присмотреть за ними. Потом его доставили к главному следователю со стороны США, полковнику Джону Г. Амену, перед которым он разыграл тот же спектакль. Он ничего не помнил, доктору даже пришлось ему напомнить, где он родился. В связи с этим он чувствовал себя ужасно, потому что на суде, ждать которого оставалось не так долго, ему предстоит защищаться.