Артем Драбкин - Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

— А как победы засчитывались? Должно было быть подтверждение?

— Обязательно! Летим, например, четверкой — мы друг друга должны подтвердить. Сопровождаем штурмовиков — штурмовики должны подтвердить. После полета писали «объяснительные». У немцев-то фотопулеметы были, а у нас их не было даже на «яках».

— Судя по мемуарам вашего полкового врача Митрофанова, у вас 502 боевых вылета, 12 побед — 4 личные и 8 в группе. Так ли это?

— Да. Но я считаю, у меня 7 личных побед. Вот, например, сбил я того финна над Хельсинки — обязательно и ведомому эту победу запишу. Мой самый лучший ведомый был Сихорулидзе. Раз он меня прикрывает, я ему победу тоже даю. Делился с ведомым — победы три отдал.

Был у меня один ведомый, который сачковал. Ему бы никогда не дал. Сбили его.

Боевой счет Н.П. Цыганкова*

1 28.05.42 1/4 Ме-109 Осиновец

2 12.08.42 1/2 Фиат Вохнала

3 24.08.42 1/2 Фиат Коневец

4 22.10.42 1/4 Ме-109 Сухо

5 22.10.42 1/4 Ме-109 Сухо

6 16.01.43 1/4 Ме-109 Анненское

7 16.01.43 1/4 Ме-109 Анненское

8 09.02.43 1/5 ФВ-190 Синявино

9 09.02.43 1/5 ФВ-190 Синявино

10 19.03.43 1 ФВ-190 Ульяновка

11 21.03.43 1/5 Ме-109 Котлы

12 21.03.43 1/5 ФВ-190 Котлы

13 05.03.44 1 Ме-109 Хельсинки

*По официальному счету штаба ВВС КБФ.

Родился я в день рождения комсомола — 29 октября 1921 года в поселке Вознесенский Горьковской области. Родители — Иван Алексеевич и Раиса Ивановна Рязановы были крестьянами.

Летчиком я хотел стать с детства — как-то раз ходил за грибами и увидел, как прямо над моей головой низко-низко пролетел самолет ТБ-3. Вот с этого момента у меня и зародилась мысль — летать. Потом я услышал о подвиге и перелетах Чкалова — он земляк наш, — помню, во время выборов в Верховный совет СССР он прилетел к нам как депутат и выступал. Когда увидел его достижения в авиации, появилась настоящая тяга к летному делу. Стал увлекаться.

Сначала, где-то в 7-м классе, я поступил в планерный кружок. В школе за партой я все время читал книжку «Теория авиации». Учился я не особо хорошо, зато все время занимался этой теорией.

Сидели за партой обычно девчонка и мальчишка, а у меня соседкой была Галя Балакина. Все время она меня донимала, да и другие подначивали с этой авиацией. Приходишь в класс, а на доске нарисован я и самолет…

Потом приехал в Горький и поступил в аэроклуб. Город большой, все для меня ново. Отец не поверил, когда я ему сказал, что поступил в аэроклуб, и даже приехал проверить, не сказав мне ничего. А аэродром был огорожен, мы летали в это время. Он спросил у ребят: «А есть у вас тут такой Рязанов?» Они подтвердили, что я действительно учусь, и только после этого он успокоился. Проверил меня таким образом, ведь в деревнях такого никогда не было, чтобы летать кто-то хотел. Он думал, может, я связался с кем-нибудь… Тогда летчики в почете были. Нам давали форму, пилотку, на петлицах — истребители…

Аэроклуб я закончил нормально, у меня и свидетельство лежит до сих пор, экзамен сдавал 15 декабря 1938 года, когда Чкалов погиб, но потом очень сильно заболел и долго пролежал в больнице. Товарищи мои тем временем ушли в военное училище…

После того как я переболел, меня призвали на флот, началась война. Служил я тогда на Балтике, из Таллина эвакуировался на кораблях в Ленинград, попал в самую блокаду.

С продовольствием было плохо. Нам, военным матросам, девятнадцатилетним парням, давали по 300 граммов хлеба. Причем от хлеба там, конечно, было одно название. К хлебу еще был какой-то суп, намешанный с манной кашей; второго, по-моему, никакого не было. У каждого из нас в кармане был жмых от хлеба, перец, соль, потому что эти приправы давали хоть какой-то вкус еде. В конце концов я уже дошел до того, что 400 или 500 метров просто не мог пройти — приходилось два-три раза садится отдыхать.

Тогда я служил связистом при штурмовом полке, где воевали такие летчики, как Карасев, Потапов… [Имеется в виду 57-й шап КБФ, впоследствии 7-й гшап КБФ] Они летали еще на первых «илах» без стрелка. Летчики нас как раз и поддерживали: то хлеба дадут, то еще какой еды. Они же видели, какая обстановка. Топить нечем, все паркетные полы пожгли, мороз ужасный.

Вот это был самый страшный период. Идешь по городу, и уже до того дошло, что трупы валяются и их не успевали убирать. В баню пошли, так я не мог там находиться: все люди в болячках, все больные, кожа натянута на кости, как барабан… Гражданским же еще меньше питания давали. Только в апреле 1942 года послабление хоть какое-то наступило: кашу дали.