Артем Драбкин - Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

— Как вы оцениваете Ла-5?

— «Лавочкин» — это хороший самолет. На тот же «як» бомбы не повесить, а на «лавочкина» запросто. И штурмовать на нем можно. Особенно он был хорош с моторами «ФН» — 1700 лошадиных сил. У начальства самолеты были помощнее, у ведомых похуже. У моего самолета скоростенки не было, мотор, может, 1400 давал, зато такой легкий, маневренный попался. «На хвосте» крутился — ни один «мессер» не возьмет. Он меня устраивал, но, конечно, я отставал. Бывало, Скоморох скажет: «Леша, чего отстаешь?» — «Я же не на твоей кобыле».

Вот такой был случай. Скоморохов вел четверку на штурмовку скопления войск около озера Веленце. Только подошли, а там немецкие Ю-87, «лаптежники», наши войска бомбят. Мы бомбы сбросили и давай на них. Шесть самолетов тогда мы сбили: я — один, Скоморохов — четыре, Гриценюк Вася — один. На самом деле я два сбил, но Гриценюк только пришел, он по этому самолету стрелял. Я ему говорю: «Бери, не жалко». У нас так было, что если до Героя одного-двух самолетов не хватало, мы свои отдавали. Обиды не только что не было, вообще об этом не думали!

— Насколько комфортна была кабина истребителя?

— Вполне комфортная. Бывало, конечно, что выхлопные газы двигателя попадали в кабину, но это случалось, если что-то пробито или не затянуто. Во всяком случае, отравлений не было. Летал я всегда с закрытым фонарем и парашютом, а привязными ремнями, ни поясным, ни тем более плечевыми, я не пользовался. Тут надо вертеться, смотреть во все стороны. Кто видит, того не собьют. Шею до крови натирал.

— На какой высоте шли воздушные бои?

— В пределах 1000—3000 метров. Одна беда: если все из самолета выжимать, бензина не хватит и на час. Мы когда свои войска прикрывали, то просматривали пространство в квадрате 10 на 10 километров, но летели медленно, на экономичном режиме. А уж когда «мессера» появлялись, на таких скоростях будешь ходить — упадешь!

— Дистанция между ведущим и ведомым?

— Не дистанция, а интервал. Мы обычно фронтом ходили. Ведомый мог чуть сзади идти, а то и вровень с ведущим. Интервал же во многом зависел от погоды. Если облачность — 150—200 метров. Когда тихо, ясно, не болтает, то и крыло в крыло летали, а под облаками так не полетаешь — там крутит будь здоров.

— Приписки к боевым счетам случались?

— В нашем полку, и уж тем более в нашей эскадрилье — нет. Ни Краснов, ни Петров, летчики старой школы, не позволяли этого. Помню, когда Краснов стал заместителем командира полка, он в Тростянце, перед Ясско-Кишиневской операцией, говорит: «Вы столько насбивали, что скоро у немцев летать некому будет». И у него было так: сбил — покажи, и он летал смотреть. Кроме того, должны были подтвердить наземные войска и те, с кем ты в группе летел.

Конечно, в других полках приписки вполне могли быть. В некоторых случаях нельзя же проверить. Одно дело, если на передовой, где наши войска стояли, командный пункт наведения, штаб армии в этом квадрате, тут явно все видят. Здесь уже ничего не скажешь. Все на глазах. Раз горит — факт. А то: «Над горами гнался, гнался и сбил…» Кто здесь подтвердит? Все бывало. Но у нас в основном все честно было. В нашей эскадрилье была честность.

— Как погиб Николай Краснов?

— Николай Краснов — это фигура! Скоморох у него учился. Он перед вылетом все расскажет, тактические приемы разберет. Очень грамотный был командир! Он погиб как воин. Пришла с Дальнего Востока «дикая дивизия» на «лавочкиных» под Будапешт. Под конец войны силы наши и ресурсы были на пределе, вот и приходилось снимать с Дальнего Востока. Его назначили командиром полка. Краснов повел в бой эскадрилью на перешеек между озерами Балатон и Веленце. Когда они взлетели, у него не убралась «нога», но он повел группу. Говорили, что они вели бой, но пилотировать с неубранным шасси очень сложно. Тут теряется скорость, маневренность, расход горючего выше. Когда он вел группу на свой аэродром Кишкунлацхазе (наш полк недалеко, в Тетеле, базировался), он отстал. Видимо, экономил горючее и летел на экономичном режиме. Но все же, видать, горючего не хватило, и он решил садиться в поле на одну «ногу». А погода была отвратительная, поля и дороги развезло, и, видать, самолет завяз и скапотировал. К нам пришли пехотинцы: «Ваш там в поле лежит». Онуфриенко взял машину и поехал. Нашли они его уже мертвого. Он, видимо, пытался вылезти, в фонаре было несколько пулевых отверстий, но кабину вдавило в грязь, и вылезти он не смог. Решили, что он умер от кровоизлияния в мозг, поскольку долго находился кверху ногами.