Константин Федин - Первые радости (Трилогия - 1)

Мешков прикрыл дверь Лизиной комнаты и подошел к Вере Никандровне. Она прислонилась к неширокому простенку между окон. Задетый ее плечом филодендрон, доросший до потолка, покачивал тяжелыми листьями, и узорчатые отражения их бледно скользили по ее лицу и рукам, прижатым к груди. Она глядела на Мешкова взором тревожным, но будто отвлеченным вдаль этим мерным колебанием отражений.

Мешков стоял против нее, прочно расставив ноги и дергая на жилете цепочку с часовым ключиком. Дыхание его посвистывало сквозь оттопыренные усы, борода сбилась набок.

- Разрешите заявить вам, сударыня, - произнес он на той глухой и низкой ноте, на которую спускался, когда хотел овладеть гневом, - что моя дочь никаких отношений не имела с вашим сыном и никогда не могла иметь. И посягать на нее я не позволю. По вашему делу вы обратились не туда. В доме моем никто преступных особ под защиту не берет. И я долгом считаю оградить свою дочь от неблагонадежности. Вы уж лично извольте пожинать то, что посеяли. Мы вам не помощники. Имею честь.

Он посторонился, открывая Вере Никандровне дорогу к выходу.

- Что ж, - сказала она, нагнув голову, - ничего не поделаешь. Мне только очень жалко вашу Лизу.

- Это как вам угодно. У нее есть родители, они ее жалеют не по-вашему, а по-своему. Вот вам бог, а вот... - И он показал вытянутым перстом на лестницу.

Не поднимая головы, Вера Никандровна спустилась вниз и вышла на двор. Мешков следовал за ней. Он хотел проводить ее до калитки, чтобы убедиться, что она действительно покинула его крепостные стены.

Но он не успел перешагнуть порог дома, как остановился: нет, потрясения этих несчастных суток еще не кончились. По двору близился к нему, - выступая самоутверждающе и грозно, в белом летнем мундире с оранжевым кантом по вороту и обшлагам, в оранжевых погонах, в пышно расчесанных и тоже оранжевых усах, сияя новой бляхой на фуражке и начищенным эфесом, - полнотелый апельсиноволицый городовой. Неужели и впрямь продолжались пугающие видения ночи? Неужели никогда больше не обретет Меркурий Авдеевич покоя? Неужели так и будут ходить за ним по пятам то жандармские, то полицейские мундиры? И надо ж, надо же случиться такому греху, что как раз и натолкнись этот идол с бляхой на зловредную посетительницу, о которой Меркурий Авдеевич не хотел бы ни знать, ни ведать!

Но, кажется, нет - полицейский не приметил Веру Никандровну. Он даже не повел на нее глазом. Он шел прямо на Мешкова, и чем меньше оставалось между ними расстояния, тем ближе подползали концы его оранжевых усов к глазам, тем глубже прятались остренькие точечки зрачков в припухлых скважинах век.

- Здр-равия желаем, Меркурий Авдеевич, - пророкотал городовой, и Мешков узнал в нем квартального своего участка.

- Здравствуй, голубчик, - ответил он с удовольствием и даже с тем реверансом в голосе, какой у него появлялся только в разговоре с весьма исключительными людьми, - что это я тебя не узнал?

- Давно не видали, Меркурий Авдеевич. С масленой недели не заходил. В деревню в отпуск ездил.

- А-а, хорошо. Ну, как в деревне?

- Благодарю покорно. Семейные мои всем довольны. Крестьянство соблюдает порядок.

- Да, конечно. Мужички не то, что городские стрекулисты.

- Так точно.

- А ты что зашел?

- Напомнить, Меркурий Авдеевич: завтра - царский день, так чтобы флажок не запамятовали вывесить. И на ночлежном доме прикажите, чтобы обязательно.

- Хорошо, голубчик, спасибо.

Мешков пошарил в жилете, отсчитал тридцать копеек и дал городовому.

- Благодарим покорно, - сказал городовой и сделал поворот кругом марш.

"Может, все понемногу и обойдется", - подумал Мешков, вздохнув, как ребенок после плача.

19

Егор Павлович условился с Пастуховым позавтракать на пароходе: часам к одиннадцати приходил сверху пассажирский "Самолет", долго стоял на погрузке у пристани, и люди, понимавшие в кухне, любили провести часок на палубе.

Погода выдалась сиротская, с туманчиком. Даже к полудню Волга не могла оторваться от мглы, волоча ее осовелыми водами. Воздух переливался в скучном дрожании песочно-бледной дымки, пароходные гудки застревали в ней, весь город приглох. Тупо тукали по взвозам потерявшие звонкость подковы.

Цветухин шел в том состоянии, которое можно назвать бездумьем: мысли его росли, как ветви дерева в разные стороны. Подняв голову и увидев на крыше телефонной станции высокую клетку хитро скрещенных проводов, он вспомнил свои изобретательские увлечения. Он никогда ничего не изобрел и не мог бы ничего разработать, но ему приходили на ум разные технические идеи, вроде, например, электроаккумулятора, который должен быть маленьким, легким и мощным. Если бы Цветухину удалось напасть на совершенно неизвестный вид изоляции, конечно, дело было бы в шляпе. Случайность должна была бы помочь в поисках, как во всяких открытиях, но случайность почему-то не помогала.