Валерий Сойфер - Власть и наука

Отсюда вытекало благорасположение властей лишь к тем ученым, кто лишен этого опасного качества, к ученым послушным, управляемым, готовым к радостному карабканью на указанные им вершины науки и разгрызанию тех гранитных утесов, которые сегодня НАМ ВСЕМ нужны. Власти давали понять: ценить будут тех, чья управляемость не выходит за рамки управляемости простых рабочих и крестьян.

Однако высшим достижением в решении проблемы управляемости было придание членам общества нового качества — готовности принять любой приказ и считать его не приказом, а внутренней потребностью. Это добровольное перекладывание на свои плечи инициативы, спущенной сверху, последующее декларирование личной сопричастности к постановке задачи и исторгание из недр души полезной инициативы, а затем к проведению её в жизнь уже от своего лица — вот что становилось сверхзадачей, вот каким мыслился конечный результат такого воспитания. "Патриотическая инициатива масс", а отнюдь не навязываемый приказ. "Воля миллионов", а вовсе не правящей верхушки. И только после этого: "ИДЯ НАВСТРЕЧУ ПОЖЕЛАНИЯМ ТРУДЯЩИХСЯ". Такие императивы приобретали особую значимость в создаваемых социальных условиях.

Но если задача и сверхзадача акцептировались относительно легко основной массой тех слоев общества, которые вожди считали своей опорой, — в среде рабочих, беднейшего крестьянства и отчасти в среде мелких служащих, то в кругах творческой интеллигенции и особенно даровитых ученых, а также думающих преподавателей эту проблему решить было труднее, и тем значительнее был в глазах руководства успех любого человека из этой социальной группы, который вдруг принимал на себя "управляющий императив" и начинал ревностно воплощать его в жизнь. Такой индивидуум приобретал особо прочную характеристику "своего среди своих".

Конечно, никто никому впрямую такой рецепт поведения не навязывал. Чтобы пришибить несогласных, можно было громогласно заявлять: "Воля партии священна для каждого". Но все-таки верхом управляемости было иное: "Народ решил!" Никто о замене одной воли другой вслух не говорил. Более того, страстное желание властителей заполучить в число ревностных исполнителей партийных установок максимальное число граждан всегда скрывалось. "Прелесть" игры заключалась в том, что никакой игры вроде бы и нет. Ведь люди сами хотят быть передовиками во всем. Они не винтики и не марионетки. Их воля священна для руководства, а не наоборот. Тот же, кто в этом сомневается, или, упаси Бог, возражает, — не просто скептик, а скрытая контра. В любом случае дорога к высотам командного руководства ему (или ей) категорически закрыта. Но и тому, кто переигрывает, слишком зарывается в показном рвении, тоже доверия мало. Поэтому так важна золотая середина, которая только и может привести к успеху.

Достоинством Лысенко стало то, что он не только правильно и быстро оценил замысел авторов игры, осознанно прочувствовал свои задачу и сверхзадачу, но и то, что стал блестяще разыгрывать весь спектакль в ту пору, когда подавляющая часть ученых еще ничего не осознала и, с одной стороны, честно пыталась, например, доказать ненаучность планов ускоренной селекции, пользы уже одобренной верхами яровизации и прочая и прочая, а, с другой стороны, с опасной страстностью принялась твердить об ошибочности и даже вредности практического применения предложений Лысенко или ставила под сомнение положительность истоков всех его усилий. На этом пути ничего, кроме репрессий, их ждать не могло, а Лысенко, казавшийся многим в лучшем случае наивным простаком, не познавшим премудрости науки, выигрывал по всем статьям.

Казавшееся кое-кому несерьезным и нелепым словесное отвергание науки вовсе не воспринимались так на верхах. И хоть объективно поведение Лысенко было сродни знахарству, а научная позиция беспомощной и безграмотной, но субъективно он выступал как новатор, шаг за шагом движущийся к новым умозаключениям, закономерно вытекавшим из "нежизненности" генетики. Каждый его даже маленький шажок был продолжением пути по одной дороге, сойти с которой он уже не только не мог, но и не хотел. Отступление в сторону признания законов науки означало бы падение в социальном статусе. К тому же сложившаяся в стране система взглядов учила его, что нечего оглядываться назад. Социальная среда включила его в себя, направляла его в соответствии со складывающимися стереотипами. Раз от раза, шажок от шажка накапливалось раздражение против "апологетов буржуазной науки", пытавшихся, кто как мог, урезонить ниспровергателя законов, объяснить ему хотя бы на пальцах суть дела.