Императрица избавилась от преследовавшего ее ужаса, прибегнув к вариоляции, которую провел приехавший из Англии Фома Димсдаль; но ни она, ни унаследовавшие ее трон российские монархи не спешили спасать детей своих подданных. Поэтому спустя сто лет со времен правления «просвещенной немки» в маленьком городке Российской империи страшная болезнь истязала очередного мальчика. И все-таки Coco выжил, но лицо и руки у него остались рябыми.
Молилась ли Кеке во время этой тяжелой болезни сына своему Богу? Несомненно. И словно проверкой крепости ее веры, как у библейского Иова, на маленького Coco обрушивается новое несчастье — он повредил руку. По одним свидетельствам, это произошло в шестилетнем возрасте, когда он катался на санках, по другим — он получил травму во время борьбы. Но вследствие ушиба, полученного в детстве, позднее в медицинском заключении вождя была отмечена «атрофия плечевого и локтевого суставов левой руки». Осложнение случится позже, после того, как при побеге из ссылки он попадет в ледяную полынью.
Несчастья, сыпавшиеся, как из «ящика Пандоры», на долю маленького Coco, приводили к неизбежным конфликтам между родителями, но были и другие причины. «Сосо, — вспоминала соседка Джугашвили, — был в детстве живой, шаловливый ребенок. Я помню, он очень любил убивать птичек из рогатки».
«Опасное» свидетельство — оно может вдохновить щелкоперов к навешиванию на Сосо ярлыка «немилосердности». Тем более что Кеке не ругала сына за подобные шалости. «До того, как его определили в училище, — отмечала Коте Чарквиани, — не проходило дня, чтобы на улице кто-либо не побил его, и он не возвратился бы с плачем или сам кого-либо не отколотил».
Хотя трудно осудить горячо любившую сына мать за ее снисхождение к его проделкам и жалость при причиненных ему обидах, но Бесо, со своей стороны, придерживался несколько иных взглядов на воспитание. Он считал, что Кеке балует сына и делает из него не приспособленного к жизни человека.
В Грузии всегда существовал своеобразный «культ наследника», мальчик — продолжатель рода, и гордый горец хотел видеть в сыне-потомке достойного представителя своего народа и, безусловно, не «длиннополого попа».
Нет, Бесо не был атеистом, но он не разделял религиозного рвения своей супруги и не видел причин славословить Господа, приносящего одни несчастья на долю семьи. Женщина должна быть послушна своему мужу, содержать хозяйство, пока он занят делом, и смотреть за ребенком, а не «бегать по молельням». В народной философии Бесо было мало места Богу.
Возникавшие в семье разногласия касались будущего сына. Семен Гогличидзе вспоминал, что Бесо был того мнения, что сын должен унаследовать профессию своего отца, а мать придерживалась совершенно иной позиции. «Ты хочешь, чтобы мой сын стал митрополитом? Ты никогда не дождешься этого! Я сапожник, и мой сын тоже должен стать сапожником. Да и все равно будет он сапожником!» — шумел возмущенный Бесо. Не находя слов для убеждений и отвесив подзатыльник сыну, он шел в погребок крестного Якова. Ему было чем гордиться — «мастером он был знатным, и сработанные им сапоги славились в Гори».
Пока «консерватор» Бесо излагал друзьям свои взгляды на жизнь, сдобрив их грузинским вином и цитатами из великого Шота Руставели, обиженная Кеке спешила к подругам, чтобы пожаловаться на своего мужа. «Дядя Бесо, — вспоминала Коте Чарквиани, — с каждым днем сворачивал с пути, начал пить, бывали неприятности с тетей Кеке. Бедная тетя Кеке! Входила, бывало, к нам и изливала душу с бабушкой. Жаловалась, что дядяБесо не содержит семью».
Впрочем, помимо «воспитательных» проблем, у Бесо были и другие причины искать утешения в дарах Бахуса. Дела его пошли хуже. Массовое производство и продажа фабричной обуви отнимали у него выгодные заказы на пошив, а простой ремонт «штиблет» небогатых сограждан не давал хорошего заработка.
В своей работе «Анархизм или социализм?», написанной Иосифом Джугашвили в 1906—1907 годах, он явно имел в виду своего отца, когда говорил о новых пролетариях, стремившихся разбогатеть и стать собственниками: «Представьте себе сапожника, который имел крохотную мастерскую, но не выдержал конкуренции с крупными хозяевами, прикрыл мастерскую и, скажем, нанялся на обувную фабрику в Тифлисе к Адельханову. Он поступил на фабрику Адельханова, но не для того, чтобы превратиться в постоянного наемного рабочего, а с целью накопить денег, сколотить капиталец, а затем вновь открыть свою мастерскую... Работает пролетаризированный сапожник и видит, что скопить деньги — дело очень трудное, так как заработка едва хватает даже на существование. Как видите, у этого сапожника положение уже пролетарское, но сознание его пока еще не пролетарское, оно насквозь мелкобуржуазное».
Читать дальше