Андрей Буровский: Пётр Первый - проклятый император

В 1721 году Петр I объявил Московию Российской империей, и до 1917 года продолжался императорский период нашей истории. Как бы ни менялась политическая ситуация за эти двести лет, идеология периода в своей основе оставалась неизменной, сопровождаясь таким же неизменным набором политических мифов.

Порядка двухсот лет в России полагалось считать, что русские ― коренные европейцы, оторванные от остальной Европы нашествием монголо–татар. Что монголы исказили русский народный характер, русские «наглотались татарщины всласть» ( Толстой А.К. Собрание сочинений в 4 томах. Т. 1. М., 1963. С. 259) и что в самой России борются Европа и Азия.

Рывок «в Европу» сделал Петр Великий, положив начало новой европеизации России, и путь наш ― к полной европеизации страны, которая неизбежно наступит… Правда, совершенно непонятно когда. А не будь Петра ― не было бы рывка, и что бы с нами было ― неизвестно.

Великое княжество Московское до Петра… вообще вся «допетровская Русь» официально описывалась в самых черных красках как общество самое дикое и примитивное, какое только может быть на свете, рассадник совершеннейшего мракобесия.

«Явление» же Петра полагалось считать триумфальным шествием разума и просвещения, рассекающего царство полного мрака. Даже грязь и кровь его эпохи трактовались в романтическом свете как неизбежность, на которую падает отсвет некоего мрачного величия.

Примерно как писал В.Г. Белинский:

Начинали уже современники Петра. Феофан Прокопович утверждал, что Пётр

«всю Россию, каковая уже есть, сделал и создал»,

а уйдя от мира,

«дух свой оставил нам».

«На что в России ни взгляни, все его началом имеет»,

— полагал Нартов и договаривался до того, что называл Петра

«земным богом».

Пётр Крекшин, один из первых биографов и историков Петра, всерьез продолжал эту линию:

«Отче наш, Пётр Великий! Ты нас от небытия в бытие произвел».

И после Петра не смолкал славословящий хор, причём из людей очень часто умных, деятельных и по заслугам знаменитых.

В.Н. Татищев утверждал, что всем в своей жизни, а особенно «разумом», он обязан Петру.

Кантемир писал «Петриду», посвящал Петру свои поэмы и «вирши».

«Он Бог твой, Бог твой был, Россия!»

― восклицал Ломоносов.

Очень характерно, что молодой Александр Пушкин до Болдинской осени охотно писал стихи о Петре и Петровской эпохе, разразился своей великолепной «Полтавой», но стоило ему всерьез заняться Петровской эпохой, и родился «ужастик» XIX века, «Медный всадник». Впрочем, и без «Медного всадника» поговаривали в Петербурге о том, что в высокую воду, в сильные осенние шторма или в зимнюю вьюгу памятник Петру срывается с постамента, скачет по городу, и якобы даже видели трупы раздавленных чудовищным всадником! ― Правда? Выдумка? Но, во всяком случае, легенда была, а кое–какие остатки её живут в городе и до сих пор; Пушкин писал, основываясь на легенде.

Интеллигенция, ученые люди считали и по сей день считают Петра символом прогресса и движения вперед, к сияющим высям просвещения. А народная молва наделила памятник Петру всеми особенностями беса! Это мимоходом было сказано к вопросу о том, Бог ли сказал «да будет Пётр»… Уж очень это полемично.

Лев Толстой в молодости тоже очень почитал Петра, чуть ли не благоговел перед ним и собирался писать о нем роман… И тоже только до тех пор, пока не начал собирать материалы для романа. Тут–то Лев Толстой начал иначе отзываться о совсем недавнем кумире:

«Был осатанелый зверь»…

«Великий мерзавец, благочестивый разбойник, убийца, который кощунствовал над Евангелием… Забыть про это, а не памятники ставить».

Остается предположить, что и с Пушкиным, и с Толстым произошло одно и то же ― с малолетства они находились в поле обожествления, обожания, превознесения, крайней романтизации Петра и всей Петровской эпохи. Воспринимали его восторженно не потому, что сами до этого додумались, и не потому, что располагали многими знаниями об эпохе. А как раз именно потому, похоже, что большими знаниями не располагали. Романтически–приподнятое, радостное отношение к Петру меняется по мере узнавания эпохи, по мере изучения документов.

Тут напрашивается вопрос: интересно, а что сказал бы Ломоносов, проживи он подольше и успей начать составлять не только раннюю русскую историю, до 1054 года, а дойди он до эпохи Петра? Если бы Михайло Васильевич стал бы собирать документы петровского времени, систематически писать об этом времени? Может, было бы так же, как с Пушкиным?