Андрей Буровский - Пётр Первый - проклятый император

По общему мнению, Меншиков Девиера не любил, не считал себе ровней, а после этой истории невзлюбил ещё сильнее. Девиеры у Меншиковых не бывали, и даже с сестрой Анной Меншиков прервал всякие отношения.

Но в 1722—1723 годах положение Меншикова пошатнулось, он стал остро нуждаться в поддержке. Тут–то он вдруг воспылал к Девиерам родственными чувствами, стал прибегать к помощи зятя и даже заискивал перед ним. В январе 1722 года Александр Меншиков просит Антона Мануйловича

«о всем нас уведомлять, о чем мы на Вашу милость есть благонадежный».

В марте 1722 Меншиков разражается поздравлениями по случаю рождения племянника, названного в его честь Александром. Длиннейшее послание завершается таким пассажем:

«Во оной торжественной праздник вам со всею вашею фамилией препроводить во всякой целости здравие вашего и оного вашего новорожденного сына, нашего любезного племянника».

В феврале 1723 года — новая, весьма деликатная просьба Меншикова Девиеру — известить, какую оценку получили у царя строительные работы, которыми руководил он, Меншиков.

Несомненно, у Меншикова было множество шпионов, но в зяте он в этот период жизни тоже нуждался и забыл о своей неприязни… пока ему был нужен Девиер. И Анна Даниловна в этот период снова стала вхожа в дом брата!

Ещё в 1727 году Девиер донес Меншикову на неосторожные слова А.В. Макарова: мол, Меншиков хочет породниться с правящей династией, «лезет на трон». В годы правления Екатерины Меншиков был в несравненно большей силе, чем в любой период жизни Петра: эдакий незаконный император! Ему не составило проблемы упразднить Кабинет, после чего Макарова перевели на куда меньшую должность: поставили президентом Камер–коллегии.

Но как только Меншиков перестал нуждаться в Девиере, на «нарушителя чести» сестры Меншикова тут же обрушился тяжелый удар: при самом непосредственном участии Меншикова Девиер обвинен в злоупотреблениях, и в мае 1727 года Антона Мануйловича после порки кнутом сослали в Сибирь. А родную сестру Меншикова Анну — на поселение в одну из своих деревень, и с тех пор он её и не видел ни разу.

Предоставляю судить читателю, с чем мы тут имеем дело: со злобностью опытного интригана, который всегда жаждал крови Девиера, но сумел отложить месть до лучших времен, или с обычнейшим равнодушием царедворца к судьбе «уже ненужного сотрудника». И не обратившего внимания на родственные связи с отброшенным, как ветошь, опальным зятем.

Вторая история, пожалуй, ещё пикантнее.

Все началось с того, что Шафиров выдал жалованье своему брату Михаилу… Жалованье, на которое Михаил не имел ни малейшего права. Шафиров сотворил такое откровенное беззаконие, что разборки начались с самом Сенате. Стоило Шафирову повиниться, и тогда история не стала бы предметом шумного разбирательства, но его, что называется, «понесло». Одни были «за» Шафирова, другие — против, и в Сенате, в точности как раньше в Боярской думе, возникло две группировки — уже не очень и помнивших, из–за чего разгорелся сыр–бор. Каждая группировка боролась с другой вовсе не за идею справедливости, а только чтобы сожрать других — своих конкурентов за материальные блага и влияние.

Обер–прокурор Сената Григорий Григорьевич Скорняков–Писарев находился в группировке Меншикова и бранился с Шафировым, опираясь на это знакомство.

А Шафиров действовал вместе с Д.М. Голицыным. Уже этого расклада, когда безродный выкрест Шафиров действовал вместе с князем Голицыным, а Меншиков — со столбовым дворянином Скорняковым–Писаревым, достаточно чтобы опровергнуть версию борьбы «старой» знати и новых выдвиженцев. И в этом, и во всех остальных случаях разделение на «партии» шло по совершенно другим принципам.

Перебранки эти в Сенате начинались столько раз, что, в конце концов, решили — до возвращения Петра в Петербург из Каспийского похода дело отложить. Но и не обсуждая «неправильно выданных» денег, стороны все время сцеплялись, по решительно любому поводу.

31 октября 1722 года Шафирова попросили выйти вон, на время обсуждения положения с почтой. Было это вполне корректно, потому что почта находилась в его ведении, а мало ли какие обвинения могли прозвучать в его адрес? Шафиров выйти отказался, выкрикивая ругательства и обвинения по адресу уже всех присутствующих.

— Ты мой главный неприятель и вор! — прокричал в числе прочего он в адрес Скорнякова–Писарева.

Меншиков, Головин и Брюс, посоветовавшись, решили выйти прочь из Сената: