Олег Платонов - Николай II в секретной переписке

Милый, подумай только: Оболенский выразил желание повидать нашего Друга, послал за Ним великолепный автомобиль (Он уже много лет знаком с Мией [1013], женой Оболенского). Вначале он очень нервно Его принял, затем стал говорить все больше и больше, пока, в конце концов, не ударился в слезы — тогда Гр. уехал, так как Он увидел, что наступил момент, когда душа совершенно смягчилась. Говорил обо всем, откровенно, что он из всех сил старался, хоть и не сумел добиться успеха, что он слыхал, будто его хотят заставить красить крыши дворцов (вероятно, кто-то придумал нечто вроде того, что мы думали), но что ему подобного места не хотелось бы — он хочет делать привычное ему дело, — его задушевная мечта стать финляндским генерал-губернатором — он во всем станет слушаться советов нашего Друга. Высказался против Ани и был поражен, когда наш Друг ответил ему, что она от Бога и что она очень много выстрадала. Затем он показал аккуратно перевязанную пачку всех 20 писем с прошениями, которые наш Друг ему за эти годы присылал, и сказал, что он постоянно делал все, что было в его власти. На вопрос Гр. относительно взяток он решительно ответил, что не брал, но что его помощник брал много. — Я не могу представить себе, как это он, этот гордый человек, мог сдаться, — это потому, что в своем несчастье он почувствовал, что лишь Он один может поддержать его. Жена, вероятно, немало его обрабатывала — он даже плакал. В заключение наш Друг сказал, что дело не пойдет на лад, пока твой план не будет приведен в исполнение.

Только что получила твое милое письмо, крепко благодарю и целую тебя за него. А. только что была здесь, благодарит и нежно целует.

Я рада, что на фронте сейчас затишье, я очень тревожилась; это движение слева самое разумное — около Брод колоссальные укрепления и приходится наступать под страшным огнем тяжелой артиллерии — настоящая стена.

Спасибо, дорогой, за объяснение относительно Брусилова; я раньше не совсем ясно это себе представляла. Во всяком случае, наш Друг настаивает на том, чтоб ты выполнял свои планы, твоя первая мысль всегда бывает наиболее правильной. — Еда на открытом воздухе очень полезна для Бэби, — я привезу с собой два походных стула и складной стол для него, тогда и я смогу сидеть на воздухе. Здесь сейчас замечательный молодой, только что посвященный епископ Мельхиседек, которого Питирим привез с Кавказа; — он теперь епископ Кронштадтский и т.д. Когда он служит, то церковь бывает битком набита — очень “возвышенный” (это будущий митрополит); вообрази, он долго был настоятелем Братского монастыря в Могилеве и боготворит и страшно чтит тамошний чудотворный образ Богоматери, который мы с тобой постоянно посещаем. Прошу тебя, милый, поедем туда, возьми меня и Бэби с собой, я беру с собой лампадку, чтоб повесить ее перед образом, я когда-то обещала это настоятелю. Мне в пятницу предстоит познакомиться с Мельх. в ее [1014] доме, и наш Друг будет там, — они говорят, что его беседа чудесна, она прекрасно действует, — он превосходно говорит и помогает душе на время подняться над земными печалями, но я хочу, чтоб и ты был здесь, чтоб пережить это вместе со мной. — Мы рассчитываем выехать в воскресенье в 3, чтобы быть в М. к чаю, в 5 в понедельник, — хорошо? После твоей прогулки и я смогу тогда дольше полежать.

Как я рада, что мы скоро будем вместе — через 5 дней!! Прямо не верится. Нежно целую тебя. Бог да благословит и защитит тебя и сохранит от всякого зла!

Навеки твоя маленькая

Женушка.

Наш Друг усматривает великий духовный смысл в том, что человек такой души, как Обол., всецело обратился к Нему.

Ц. ставка.

28 сентября 1916 г.

Моя любимая!

Нежно благодарю за милое письмо и точные инструкции для разговора моего с Протоп. Вчера вечером я был довольно занят. Нам показали часть очень интересной английской военной фильмы. Затем я принял румынского посланника Диаманди и адъютанта Нандо Ангелеско, который привез мне письмо от обоих. Оказывается, они переживают в Бухаресте страшную панику, вызванную боязнью перед наступающей огромной германской армией (воображаемой) и всеобщей неуверенностью в своих войсках, которые бегут, как только германская артиллерия открывает огонь!

Алексеев это предвидел и несколько раз говорил мне, что для нас было бы более выгодным, если б румыны сохранили нейтралитет. Теперь, во всяком случае, мы должны им помочь, и поэтому наш длинный фронт еще удлиняется, так как их граница открыта перед врагом, которому они не могут противостоять. Мы стягиваем туда все корпуса, какие только возможно, но перевозка войск отнимает массу дорогого времени.