Владимир Абаринов - Катынский лабиринт

Это «белое пятно» принадлежит к числу самых заскорузлых и болезненных. По остроте и значимости оно сравнимо разве что с проблемой секретных советско-германских протоколов 1939 года. Почти полвека катынский синдром отравлял нормальные добрососедские связи между двумя странами. Был момент — уже в эпоху гласности, — когда казалось, что от нашего признания зависит очень многое, чуть ли не наши отношения со всей Восточной Европой. Кризис доверия разрешился односторонним заявлением польского правительства, возложившего ответственность за гибель военнопленных польских офицеров на советские репрессивные органы. Но и после этого советская сторона еще более года продолжала хранить молчание.

Претензия к историкам не вполне корректна: все мы прекрасно понимали, что без политического решения полноценная исследовательская работа невозможна. Можно было лишь пытаться сдвинуть ситуацию с мертвой точки посредством все новой и новой информации — этот по-своему драматический сюжет, надеюсь, еще найдет своего автора.

Приступая к изучению катынской проблемы, я вовсе не предполагал писать книгу. То было время, когда чуть ли не само слово «Катынь» пребывало под цензурным запретом и вызывало стойкую идиосинкразию партийных идеологов. Публично отстаивать сталинскую версию уже почти никто не решался; с высоких трибун звучали лишь призывы потерпеть: идет, мол, активный поиск новых материалов, но пока ничего не обнаружено. Я не имел оснований не верить этим заявлениям. Прости считал, что ждать некогда: свидетели, если они еще есть. уходят из жизни, умирает правда. Никакие архивные источники не возместят того, что знают эти люди.

Любая деталь, запомнившаяся очевидцу, уникальна. Подробностей этих не может быть слишком много, если мы действительно хотим знать всю правду. А вся правда — это не только кто,но и как.

Прошел не один месяц. прежде чем я приступил к систематизации груды разрозненных фактов. Они сопротивлялись. противоречили друг другу, поиски то и дело закодили в тупик или заставляли возвращаться к началу и отсюда «лабиринт»). Было несколько удач, которые я склонен объяснять простым везеньем, в целом же моя работа состояли из систематического изучения архивов, сочинения несчетного числа писем, официальных и приватных, проверки и перепроверки каждого нового свидетельства. Лишь изредка эти занятия приносили ощутимый результат.

Прекрасно сознаю, что местами рукопись трудна для чтения. перегружена цифрами, именами, датами. Сделать из Катыни бестселлер возможно, но пусть уж эту нравственную грань перешагнет кто-нибудь другой. Мило кто сегодня не умеет сказать красиво, но Катынь — не тема для изящной словесности и, может быть, вообще не тема. Миазмы Катыни растворены в воздухе, которым мы дышим, в земле, по которой мы ходим, в крови, которая течет в наших жилах. Да. книга трудна для чтения в трамвае, на не для такого чтения она nucaлась.

Почта, полученная мною от читателей, наглядно иллюстрирует перелом. совершившийся в cоветскoм общественном мнении за последние три года. Поначалу ведь многие просто не представляли себе, о чем, собственно, идет речь. Нередки бы. ш письма оголтелых сталинистов вроде С. В. Аганезова из Ашхабада, написавшего мне. что я не «белыe пятна» стираю, а возрождаю целое движение». Попадались и тексты более спокойные. увещевающие. «неужелu наши noльскиe друзья не в состоянии с четких к. тесовых позиций оценить случившееся? — рассуждал в своем письме Д. И. Овчинников из Южно-Сахалинска. — Ведь речь идет о командных кадрах старой польской армии, стоявшей на службе у буржуазии. Так почему же польские товарищи начинают терять классовое чутье, впадают в националистические амбиции? Считаю, что нужно тактично и. по возможности, в доходчивой форме вести с ними разъяснительную работу в этом направлении». Как объяснить Овчинникову, что бессмысленно и аморально апеллировать к «классовому чутью» тех. чьи отцы погребены в Катынском лесу? Характерно, что Овчинников ничуть не колеблется в определении виновников их гибели. Вот это-то и есть главное: в том. что расстрел могбыть совершен органами НКВД, почти никто из читателей не сомневается. Даже те, кто оправдывает это преступление.

Библиография Катыни насчитывает сотни названий — а проблема все еще не исчерпана. Не претендует на «последнее слово» и эта книга. Многое не поместилось на ее страницах, но гораздо большее еще только предстоит открыть и сделать достоянием гласности. Я был счастлив, получив две сотни писем в ответ ни свои публикации в «Литературной газете» — для материалов международного отдела, где я тогда работал, это едва ли не рекорд. Но потом с журналистом Анджеем Минко мы сделали две передачи для польского телевидения; когда я npuexaл в Варшаву. Анджей открыл шкаф в своем кабинете, и я увидел