Савелий Дудаков - Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России

Пушкина (правда, иногда путая их) и, как ни странно, Мильтона. Кстати, имя Мильтона впервые Бондареву встретилось в "Путешествии" Радищева.) Неплохо Давид Абрамович знал и русскую историю. В своем основном труде он ссылается на царствование Бориса Годунова, когда голод унес 600 тыс. жизней только в одной Москве, "как передают историки…а что по всей России неизвестно", замечает сибиряк89. Смею судить, что он неплохо знал и талмудическую литературу.

Итак, его труд завершен. Пока это только первый вариант, но этого сибиряк еще не знает. Перед ним встал вопрос, который стоит перед каждым автором: "Куда направить рукопись?" Ему ясно: правительство должно принять к сведению его "открытие" и внедрить в жизнь, ибо речь идет о спасении всей страны от мук голода. Нам понятны царистские иллюзии, которые еще не были изжиты в крестьянской среде.

Именно поэтому Бондарев решился направить рукопись, сопроводив ее письмом, Александру III. Для этого он посылает свой труд старым знакомым в Минусинский музей. Пишется адрес: "В Минусинскую городскую музею в дом Белова, где собраны со всего света редкости". Не успела рукопись дойти до адресата, как сам сочинитель появляется в доме Белова. Как мы знаем, это было не первое его появление там. Однажды, рассматривая библиотеку музея, слушая от Николая Михайловича Мартьянова объяснения по поводу "редкостей со всего света" и записывая для памяти имена незнакомых писателей, он задал смотрителю музея вопрос: "О чем пишут в таком множестве книг?" Мартьянов терпеливо и педантично охарактеризовал главнейшие отделы библиотеки. Старик внимательно слушал, а потом сказал: «"Да, много люди написали. Но все это лишнее… Сколько ни держите вы книг на полках, во всех вместе нет и сотой доли того, что у меня в течение одного дня проходит вот здесь". И он торжественно коснулся перстом чела своего»90.

Рассказ об этом Амфитеатров слышал из уст самого Мартьянова. Познакомился Бондарев в музее с находившимися в Минусинской ссылке народниками И.П.

Белоконским, B.C. Лебедевым, Л.Н. Жебуневым и другими. Конечно, и для народовольцев Бондарев был находкой, некой terra incognita, которую приходилось открывать. Они в свое время занимались хождением в народ, боготворили народ, народ был их идолом, во имя народа они шли на виселицу и каторгу. Они привыкли, что "народ безмолвствует". И вот этот самый "народ" в лице Давида Абрамовича пришел к ним и заговорил, но не о том, чего они ожидали… Скажем так: они были революционеры, он – эволюционист. Для них он был не однозначен. Например, тот же Мартьянов, как естествоиспытатель и позитивист, по словам Амфитеатрова, был небольшим поклонником философии Бондарева91. Иными словами, последователи Базарова не признавали архаики и ссылок на Святое Писание. Но они сразу оценили размеры дарования Бондарева. Многие оставили о нем воспоминания. Вероятно, часть из них безвозвратно утеряна. С этой точки зрения интересны откровенные мысли, высказанные Льву Николаевичу Толстому другом Бондарева Л.Н. Жебуневым, народовольцем, сосланным в Восточную Сибирь. В письме Толстому от 26 марта 1886 г., которое до нас не дошло, оттолкнувшись от фразы Льва Николаевича, который написал о Бондареве, что он "разъяснил больше вопросы нашей жизни, чем все философы и ученые", вознегодовавший революционер гневно отвечал: "Я скажу Вам, что меня удивляет это Ваше утверждение. Мне кажется, что немало писано и говорено на эту тему. Разница была только в исходящих точках зрения, но те пункты, которые брали за отправную точку образованные люди, были шире, разностороннее и прямо соприкасались с реальною жизнью, исходили из условий последней… Заманчива перспектива подобного общественного порядка, но я решительно не понимаю, как можно придти к нему путем применения… одного непротивления злу… И еще более удивляет меня возможность проектируемого Вами порядка при том воззрении на женщину и ее труд… От этого взгляда несет домостроевским обскурантизмом, азиатской неподвижностью ума"92.

Несмотря на уговоры Мартьянова, хорошо знавшего полицейские нравы, ни в коем случае не отсылать творение царю, упрямец решил по-своему. «Отправление этой рукописи сделало эпоху на патриархальной минусинской почте. Бондарев принес претолстый пакет с простым адресом: "Ст. Петербург. Царю." Почта пришла в ужас и изгнала Бондарева, "яко злодея, нечестно пьхающе". Упрямый мужик исходил все минусинские присутственные места и добился-таки способа послать рукопись императору. Очень может быть, что его обманули и рукопись не была послана, хотя какую-то расписку в отправлении Бондарев хранил до конца жизни своей, как обличительную святыню.