Семен Резник - Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына

Первую зиму студийцы прозанимались в нетопленом помещении, в шубах и валенках. Но Цемаху удалось заинтересовать своим начинанием Станиславского и Горького, которые склонили в пользу театра Луначарского. Появилось помещение; Станиславский отрядил для обучения студийцев и режиссуры своего талантливейшего ученика Евгения Вахтангова.

Успех первого спектакля «Габимы» в Москве («Вечный Жид» Давида Пинского) был огромным, но ведомство Семена Диманштейна объявило театр на языке Библии националистическим и антисоветским. В ответ властям было направлено письмо, подписанное Станиславским, Немировичем-Данченко, Шаляпиным, другими самыми крупными деятелями сценического искусства. В нем говорилось:

«В своеобразии и многокрасочности художественных форм главное обаяние и притягательная сила искусства. Язык не может быть ни буржуазным, ни пролетарским, ни реакционным или прогрессивным. Язык — средство выражения человеческих мыслей. Нельзя заставить актера играть на языке, не созвучном его душе, не гармонирующем с персонажем, которого актер воплощает. Важно, чтобы игра и сценическое воплощение нашли отклик в душах зрителей, и этого „Габима“ достигает». [649]

Письмо было доложено Ленину, и он распорядился не трогать «Габиму».

Шломо Ан-ский (Раппопорт) — писатель, композитор, ученый-этнограф, многолетний глава Еврейской этнографической комиссии, автор пьесы «Диббук».

Особый успех выпал на спектакль «Диббук» по пьесе С. Ан-ского [650]в переводе Х. Н. Бялика. (Пьеса была написана по-русски для Художественного театра, но Станиславский щедро подарил ее «Габиме»). Вахтангов был в восторге от пьесы и вложил в постановку весь свой замечательный талант. На премьере присутствовали Станиславский, Качалов, Москвин, Мейерхольд, Михаил Чехов, Шаляпин, Горький, Шагал. Она стала театральной сенсацией.

Попытки евсекции и газеты «Дер Эмес» возобновить травлю «Габимы» первоначально успеха не имели, но со временем давление усиливалось, а защита ослабевала. Ранняя смерть Вахтангова поставила театр в трудное положение в чисто творческом плане, но еще хуже было все нараставшее политическое давление. В 1926 году, уехав на заграничные гастроли, театр в Советскую Россию не вернулся. [651]Возвращаться, собственно, было некуда, так как иврит к тому времени фактически стал запретным языком, а вся культура на этом языке — сплошное пепелище.

Ивритские типографии были национализированы еще в 1919 году и переданы евсекциям для издания литературы на идиш. Многие писатели и преподаватели иврита пытались покинуть Россию, но запрет на эмиграцию сделал и это почти невозможным. Только личное вмешательство Горького, которого большевистская власть, после недолгой ссоры, усиленно приручала, позволило семьям Бялика и еще одиннадцати писателей выехать из страны. (Дальнейшая творческая деятельность поэта протекала в Палестине, где он и умер в 1934 году).

С отъездом Бялика еврейская культура на иврите в России осиротела, но не прекратила борьбы за выживание. Подросла новая поросль писателей. Некоторые из них были искренне преданы советской власти и писали вполне «партийные» произведения — «национальные по форме, социалистические по содержанию». Табу, наложенное на иврит, в их глазах было временным недоразумением или даже вредительством классового врага (представления вполне в духе времени!) Один из наивных поэтов, Й. Саарони, вспоминал через двадцать лет свою первую реакцию: «Запретить иврит? Это решение было столь нелепым, таким анти-Октябрьским». [652]Другой поэт, Яков Борухин, подчеркивал свою преданность советскому строю тем, что, подписывая свои произведения, рядом со своим именем неизменно писал: «Красный солдат ГПУ».

Все это не помогало, хотя, пользуясь некоторыми вольностями нэпа, частным образом удалось выпустить два-три коллективных сборника. Все они были подвергнуты грубому политическому разносу в «Дер Эмес».

Обращения к властям с просьбой разрешить иврит либо оставались без ответа, либо следовал ответ, что закона, запрещающего иврит, нет, а потому нет надобности и в законе, его разрешающем.

Сопротивление — с каждым годом все более безнадежное — продолжалось еще долго с поразительным, порой геройским упорством. В 1924-25 годах была проведена удивительная по дерзости и масштабу петиционная кампания. Из разных городов и местечек властям были направлены сотни писем от школьников, просивших ввести преподавание иврита в их школах. Молодежная сионистская организация размножила эти письма и широко распространила их в самиздате. Ответом стала еще более агрессивная кампания против «языка раввинов и буржуазии». Детей исключали из школ, активистов арестовывали, книги на иврите изымали из библиотек.