Семен Резник - Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына

Профессор Нора Левин, автор самого обстоятельного и превосходно документированного труда по истории советского еврейства, указывая на относительную творческую свободу писателей и деятелей искусства в 1920-е годы (по сравнению с более поздним временем), видит в этом отражение взглядов Ленина на искусство. Ленин, по ее мнению, «не хотел надеть на искусство смирительную рубашку идеологии», он считал, что искусство «не является оружием партии или класса, но „принадлежит народу“, „должно быть понятно для масс и любимо ими“». [643]

Увы, автор двухтомного труда заблуждается. Странно, но она то ли не знала, то ли не придавала значения основной работе Ленина на данную тему — «Партийная организация и партийная литература», хотя в Советском Союзе ее обязан был знать каждый школьник. В ней вождь большевизма утверждал, что литературы, свободной от идеологии, не бывает; литература всегда выражает идеологию какого-то класса, и если она не служит пролетариату, то служит его врагам. И потому, придя к власти, Ленин именно хотел надеть на литературу и искусство намордник «пролетарской», то есть большевистской идеологии. Под «массами» он понимал не совокупность всех слоев народа, а тот же «пролетариат и трудовое крестьянство» — это им искусство должно быть понятно и ими любимо. А что понятно и любимо «массами», определял «авангард», то есть партия. Если в первые годы господства коммунистической системы власть еще не полностью подмяла под себя искусство, литературу, культуру, то только потому, что тоталитарный режим находился в стадии становления, он не мог сразу же подчинить себе всех и вся.

До революции культура и литература на языке Библии набрала в России немалую мощь. Хотя народ говорил в основном на идиш, иврит был широко распространен: на нем велись религиозные службы, на нем были написаны религиозные книги, а затем стала появляться и светская литература — художественная, педагогическая, историческая, философская, научная.

Хаим-Нахман Бялик

Центром иврита была Одесса, где жил и работал «почти гениальный» (по оценке М. Горького) поэт Хаим-Нахман Бялик. Некоторые его произведения были известны всей читающей России — благодаря превосходным переводам В. Жаботинского. [644]

Вокруг Бялика группировались прозаики, поэты, педагоги, энтузиасты иврита. Бялик руководил издательством, выпускавшим на иврите самую разнообразную литературу для детей и взрослых. Активно работали ассоциация учителей иврита, культурно-просветительское общество «Тарбут». В 1917 году, в короткий период свободы между Февралем и Октябрем, возник ряд журналов, периодических литературных сборников. Энергичный деятель культуры Аврам Стейбел начал издавать в переводах на иврит произведения мировой классики — Толстого, Ромена Роллана, Тургенева, Оскара Уальда, Флобера, Золя. Летом 1917 года в Одессе появилась еженедельная газета «Ха-Ам», затем ставшая ежедневной. Ее редактор Бенцион Кац, кстати сказать, быстро распознал суть нового режима и уже в декабре 1917 года в редакционной статье писал: «Русская революция превзошла своей дикостью все отрицательные проявления Французской революции… Нам осталась лишь надежда, что власть новой инквизиции продлится недолго». [645]

Режим оказался живучим, а вот газета просуществовала только до июля 1918 года.

В январе 1920 года, когда коммунисты окончательно утвердились в Одессе, все издания на иврите были закрыты. Просьба разрешить хотя бы один литературный журнал, совершенно аполитичный, была отклонена.

Началось наступление на школы с преподаванием на иврите — как на религиозные, так и на светские.

1 декабря 1918 года Народный комиссариат просвещения обнародовал декрет о школах для национальных меньшинств. Согласно декрету, в любой местности, где набиралось не менее 25 учащихся, желавших учиться на национальном языке, для них создавалась национальная школа. Для кочевых и малых племен, не имевших письменности, в ударном порядке создавалась письменность, записывались и издавались народные песни, сказки, легенды, писались учебники, готовились учителя. Только один язык — из двухсот! — оказался под фактическим запретом: самый древний, несший в себе печать четырех тысяч лет развития цивилизации, необычайно музыкальный, богатый лексически, дававший возможности выражения тончайших оттенков мыслей и чувств.