Семен Резник - Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына

Забудем на минуту о смысле сказанного, обратимся к слогу. Чего стоят хотя бы рассказы, «получившие хождения в публичности». Погружаясь в эту вязкую, крючкотворную «прозу», трудно отделаться от ощущения, что самому автору было стыдно такое писать. Ведь (возвращаясь к смыслу) что собственно он хочет сказать, выудив из тысяч и тысяч фактов, относящихся к еврейской рекрутчине, только один, и только потому, что этот единственный факт — недостоверен! Оказывается, не 800 детей утопилось, а только двое. Остальные 798, что «были погнаны в воду», благополучно доплыли до благословенного православного берега! А все остальное — от лукавого. «Очевидно, был расчет и самим крестившимся, позже, в оправдание перед соплеменниками, преувеличивать степень испытанного ими насилия при обращении в христианство, тем более, что после перехода они получали некоторые льготы по службе» (стр. 103).

Вот как оно получается в «сбалансированном-то» изложении! Не издевательства, не избиения, не бесконечное надраивание до блеска отмытых казарменных полов (да чтоб на голых коленках, обдираемых до самой кости, с последующим нагноением ран, не заживавших неделями), не выматывание последних силенок расчетливым лишением сна побуждали отроков изменять вере отцов — их, оказывается, соблазняли «некоторые льготы по службе»! (Да, были и льготы. Еврею, принявшему православие, кроме привилегии не подвергаться дальнейшим мучениям, выдавалось наличными тридцать целковых, о чем с возмущением писал Лесков, указывая на прямую аналогию с тридцатью серебренниками, полученными Иудой за предательство Иисуса. [52] Лесков. Ук. соч., стр., 226. )

Невольно задаешься вопросом — верит ли сам Александр Исаевич своей «сбалансированности»? Если бы верил, то откуда бы проистекал этот слог, похожий на бубнение пойманного на каком-то малоприличном занятии школяра. Это же СОЛЖЕНИЦЫН, умеющий жечь глаголом сердца читателей не хуже Герцена или Лескова. Непреклонная вера в свою правоту, в высоту своей моральной позиции, оттачивала его перо, поистине приравнивая к штыку. В этой книге такой веры нет, написана она затупившимся, погнутым пером, вялой, нетвердой рукой. Потому так тягостно и неловко ее читать.

Но и опустив глаза долу, автор продолжает гнуть все ту же якобы среднюю линию (среднюю между волком и ягненком, между козой и капустой, между невинным зэком и пытающими его гебистами). «По статистическим данным военно-учетного архива, в 1847–1854, годах наибольшего набора евреев-кантонистов, они составляли в среднем 2,4 % ото всех кантонистов России, то есть доля их не превышала пропорциональной доли еврейского населения в стране, даже по заниженным кагалами данным для тогдашних переписей», читаем в книге (стр. 103).

Ну, а тысячи забритых детишек, что по пути в кантонистские школы попадали «в Могилев» — они учтены ли той статистикой? А тысячи тех, что до школ кое-как доплетались, да в самих школах, замордованные и заплеванные из-за «упорства еврейского характера и природной верности своей религии с малолетства» [53] Либо «природная верность», либо «верность с малолетства». Впрягая то и другое в одну фразу, Александр Исаевич обнаруживает разительную для маститого писателя языковую неопрятность, на что, впрочем, в его книге наталкиваешься довольно часто. (стр. 102), угасали, не протянув двух-трех лет вместо положенных шести, — какая их доля учтена той статистикой? Ведь, согласно литературе, которую Солженицын отверг вкупе с «общественной памятью», едва ли один из десяти забритых мальцов дотягивал до конца учения и перехода в настоящие солдаты.

Однако и дальше тему «евреи и военная служба» Солженицын рассматривает в том же духе. С воцарением Александра II рекрутам пошли послабления, а там и вовсе на смену рекрутчины пришла обычная воинская повинность. Детей забривать перестали, срок службы снизили до шести лет. Казалось бы, служи, солдат, и радуйся! Ан нет, евреи и тут стали уклоняться от воинской повинности в огромных количествах. Дабы это подтвердить, Солженицын даже ссылается на А. Шмакова, которого для «баланса» называет «недоброжелательным к евреям… известным адвокатом» (стр. 151–152).

Если это шутка, то неудачная. Алексей Семенович Шмаков снискал себе известность отнюдь не на адвокатском поприще. Он выпускал объемистые «труды», в которых, фальсифицируя или злостно перетолковывая все, что касается евреев, запугивал читателей еврейской эксплуатацией, убийствами христианских младенцев, тайным еврейским правительством и многим другим, что в глазах суеверных обывателей делало горстку бесправных, задавленных нуждой и надругательствами инородцев могущественным, спаянным, коллективным врагом «тронов и алтарей». Этими трудами Шмаков выдвинулся в число ведущих идеологов черной сотни, ими и был славен. Как адвокат он показал себя с полным блеском уже в старости, когда в качестве гражданского истца на процессе Бейлиса, хорошо зная о том, кто были истинные убийцы Андрюши Ющинского, пламенно и страстно их выгораживал, чтобы добиться осуждения невинного еврея и вместе с ним — всего еврейского народа. Сказать об этом человеконенавистнике, что он был всего лишь «недоброжелателен» к евреям, почти равносильно тому, чтобы назвать «недоброжелательным» Гитлера!