Филипп Эрланже - Резня в ночь на святого Варфоломея

Они глядят друг на друга, переспрашивают друг друга, и в этот самый миг гремит, точно сигнал, пистолетный выстрел. Однако никаких признаков дня не брезжит над горизонтом, колокол не звонит. Этот непонятный выстрел окончательно отрезвил и поверг в ужас мать и сына. Один из их дворян, спешно призванный, получает приказ мчаться к Гизам, «чтобы сказать ему и определенно повелеть удалиться в свой особняк и чтобы он остерегался что-либо предпринимать в отношении адмирала, это распоряжение отменяет все прежние».

Дворянин мчится во всю прыть, но вскоре возвращается. Господин де Гиз просит прощения: распоряжение прибыло слишком поздно, адмирал мертв. 79 79 Таванн подтверждает в своих «Мемуарах», что этот крутой поворот имел место, и о нем рассказывается в «Диалоге короля Генриха III с лицом, обладающим честью и положением». По поводу этого документа, который, как и «Мемуары» Маргариты, всегда вызывал противоречивое к себе отношение, мы только и можем, что принять выводы, изложенные Жаном Эритье в «Екатерине Медичи» (с. 486): «Речь идет об апокрифе, а не о подделке… "Диалог…" в целом поражает точностью деталей, отражением психологической и моральной атмосферы. Он, разумеется, сфабрикован, но не выдуман, за исключением того, что касается роли Гонди» (Реца).

Итак, Колиньи уснул после полуночи. В соседнем помещении находились Амбруаз Паре, пастор Мерлен и один немец, Николас Мусс. Швейцарцы короля Наваррского располагались у подножия лестницы, а некий дворянин, господин де Лабонн, охранял внутреннюю дверь. Перед этой дверью были Коссен и его люди.

К четырем утра Генрих де Гиз, его дядя, герцог д'Омаль и бастард Ангулемский выскочили на улицу с шумом и треском, сопровождаемые немалым эскортом. Коссен ждал их. В дверь постучали.

Лабонн чистосердечно повиновался и тут же пал, заколотый кинжалом. Коссен ворвался в дом со швейцарцами Месье, которые, увидав наваррских швейцарцев, заколебались. Коссен велел идти вперед французским гвардейцами. Те расчистили себе дорогу ударами аркебуз.

Слуга побежал к адмиралу. Тот уже поднялся, оделся в домашний халат, рядом были его родные. Мерлен принялся читать молитву.

— Сударь, это Господь нас призывает.

— Я уже давно готов умереть, — сказал адмирал. — А Вы все спасайтесь, если это возможно, ибо Вы не сумеете защитить мою жизнь. Я препоручаю свою душу милосердию Господню.

Николас Мусс отказался уходить. Другие бежали по крышам. Дверь спальни опрокидывается. Влетают двое гизовских убийц: пикардиец Артен и чех Ян Симановиц, прозванный Бем, 80 80 В действительности его звали Карел Диановиц, Ф. Эрланже ошибается. — Прим. ред. в сопровождении, вот ведь мрачная ирония, протестанта-отступника Сарлаба, брат которого некогда был под началом адмирала капитаном того самого города Гавра, который сыграл в судьбе адмирала столь мрачную роль. Позади них — люди, имена которых сохранит история: Гоас, Петруччи, Тоссиньи, Штудер фон Винкельбах, Мориц Грюненфельдер, Мартин Кох, Конрад Бург.

Убийцы задерживаются на миг, опешив перед благородством этого раненого с седыми волосами. Затем Бем закричал, дабы придать себе храбрости:

— Это ты, что ли, адмирал?

— Я… Подходи, не медли!

Бем пронзает его тело шпагой, и старый феодал падает, произнося с достоинством:

— Если бы это все-таки был человек! Что за грубиян! Бем и другие, охваченные слепой яростью, бьют его

по голове. Гиз кричит снизу в нетерпении:

— Бем, ты кончил?

— Сделано!

— Господин д'Ангулем не поверит, если не увидит. Чех и Сарлаб подхватывают тело и выбрасывают его

в окно. Адмирал еще не умер. Он на миг уцепился рукой за окно, затем падает к ногам Гиза и бастарда. Поскольку Колиньи, залитого кровью, трудно узнать, этот последний «вытирает лицо» жертвы.

— Ей-ей, он самый!

И бьет его ногой в лицо, равно как и герцог, убежденный, что выполнил свой сыновний долг. 81 81 Брантом это оспаривает.

Тосиньи срывает с мертвого цепь. Петруччи, порученец герцога де Невера, отрубает голову и несет ее в Лувр. Целый рой жалких отродий, «грязных ублюдков», 82 82 Michlet, op. cit., p. 445. пинают труп, кромсают, уродуют, волочат его по улицам до берегов Сены. Тут же его находят новые любители падали и поднимают его на Монфоконскую виселицу, под которой разводят огромный костер. Зеваки аплодируют и предаются каннибальскому разгулу.

Так погибает Гаспар де Шатийон, которому все предвещало, что он умрет, осыпанный почестями за то, что славно послужил своему королю и своей стране. Трагический конец настиг его из-за того, что он желал согласия между своим патриотизмом и своей совестью, что верил, будто можно избежать гражданской войны, затеяв войну с чужеземцами. Ему принесла смерть ненависть парижан, мстительность Гизов, страх Екатерины. Но в первую очередь он — жертва своего пакта с Англией, жертва королевы, национальный эгоизм и прирожденное коварство которой он недооценил, жертва женщины, которая предала его с легким сердцем, ибо считала, что он ее провел. Его кровь лежит на совести Екатерины Медичи. По справедливости, она должна также пасть на голову Елизаветы.