Петр Мультатули - Господь да благословит решение мое (Император Николай II во главе действующей армии и заговор генералов)

Вопреки распространенному заблуждению, последний Царь не был мягким и нерешительным, по крайней мере, в делах подобного рода. Он всегда поощрял крутые меры"{391}. Узнав о восстании на броненосце "Потемкин", Государь записал в дневник: "Надо будет крепко наказать начальников и жестоко мятежников!"{392}

В письме министру внутренних дел НА. Маклакову 18 октября 1913 года Царь поддерживает его предложение дать жесткий отпор думской оппозиции и пишет: "С теми мыслями, которые Вы желаете высказать в Думе, я вполне согласен. Это именно то, что им давно следовало услышать от имени моего правительства. Лично думаю, что такая речь министра внутренних дел своей неожиданностью разрядит атмосферу и заставит г. Родзянко и его присных закусить языки. Если же, паче чаяния, как Вы пишите, поднимется буря, и боевые настроения перекинутся за стены Таврического дворца, - тогда нужно привести предполагаемые Вами меры в исполнение: роспуск думы и объявление Питера и Москвы на положении чрезвычайной охраны. Переговорите с председательствующим в Совете Министров об изготовлении и высылке мне указов относительно обеих мер. Также считаю необходимым и благонамеренным немедленно обсудить в Совете Министров статью учреждения Государственной Думы, в силу которой, если Дума не согласится с изменениями Государственного Совета и не утвердит проекта, то законопроект уничтожается. Это - при отсутствии у нас конституции - есть полная бессмыслица. Представление на выбор и утверждение Государя мнений и большинства и меньшинства будет хорошим возвращением к прежнему спокойному течению законодательной деятельности, и притом в русском духе"{393}.

Где же в этих бумагах Царя хотя бы намек на мягкость и нерешительность? Где всепрощенчество? Да, последний русский Император был великодушен и милостив, но он не был слабохарактерным и трусливым, не был он и конформистом. Николай II не привык сдаваться без боя. Видимая легкость, с какой произошло его так называемое отречение от престола, на самом деле скрывает тяжелейшую и упорную схватку царя с изменившими ему генералами, политиками и общественными деятелями.

Императору Николаю II было не из кого выбирать, говоря словами Александра I, "некем брать". "Император Николай II, - говорится в книге Е.Е. Алферьева, - должен был обладать большой силой воли, недюжинной твердостью характера и весьма широким кругозором вождя, чтобы остаться непоколебимым в своем судьбоносном решении и смело принять вызов и внешних врагов и внутренних, в том числе, немощных людей своего окружения"{394}. Поэтому с такой горечью и презрением Царь говорил о думских ораторах: "Все эти господа воображают, что помогают мне, а на самом деле только грызутся между собой. Дали бы мне войну закончить". "Государь чувствовал, что может доверять лишь немногим из своего окружения", - писал великий князь Кирилл Владимирович{395}. По существу, доверять Царь мог только самому верному и бескорыстному человеку - Императрице Александре Федоровне, уповая на милость Божию. Когда великий князь Александр Михайлович, в очередной раз, начал советовать Николаю II пойти на уступки думской оппозиции и провести "либеральные" преобразования, он заметил, что в глазах царя "появились недоверие и холодность. За всю нашу сорокаоднолетнюю дружбу я еще никогда не видел такого взгляда. - Ты кажется, больше не доверяешь своим друзьям, Ники? - спросил я его полушутливо. - Я никому не доверяю, кроме жены. Ответил он холодно, смотря мимо меня в окно"{396}. Многие историки ставят это Царю в упрек: дескать, доверял "взбалмошной" жене, а умным и проницательным людям не верил. Но если посмотреть на вещи непредвзято, то неужели те, кто в годы войны, когда речь шла о жизни и смерти России, предлагал какие-то реформы, кричал о "похождениях" Распутина, занимался сплетнями и интригами, являлись теми "умными и проницательными"? Сам великий князь Александр Михайлович совершенно верно писал о той атмосфере политиканства, которая царила в русском обществе: "Политиканы мечтали о революции и смотрели с неудовольствием на постоянные успехи наших войск. Мне приходилось по моей должности часто бывать в Петербурге, и я каждый раз возвращался на фронт с подорванными моральными силами и отравленным слухами умом. "Правда ли, что Царь запил?" "А вы слышали, что Государя пользует какой-то бурят, и он прописал ему монгольское лекарство, которое разрушает мозг?" "Известно ли вам, что Штюрмер, которого поставили во главе нашего правительства, регулярно общается с германскими агентами в Стокгольме?" "А вам рассказали о последней выходке Распутина?" И никогда ни одного вопроса об армии! И ни слова радости о победе Брусилова! Ничего, кроме лжи и сплетен, выдаваемых за истину только потому, что их распускают высшие придворные чины"{397}.