Василий Хомченко - При опознании - задержать

"А правда, как мне быть дальше? Оставаться с отрядом до последней минуты или вернуться домой - никто же в родных местах точно не знает, где был, чем занимался; не схватят. Может, и узнают, да не сразу. А там подамся куда-нибудь подальше". Второе было бы самым правильным, так и разум подсказывал. Но сердце говорило другое: нельзя покидать товарищей в такое время, это будет изменой.

Богушевич знал, что этот мучительный вопрос стоит теперь перед каждым повстанцем. Над ним же бьется и Лемжа, которому еще трудней и сложней, ведь в его власти судьба всего отряда.

Порыв ветра ударил по вербе, под которой он стоял, хлестнул ветками по лицу, завихрил, закрутил чертовым колесом пожелтевшие, сухие листья, поднял столбом и кинул в воду. Упали первые капли. Богушевич решил спрятаться от дождя под елью, росшей на самой опушке, направился туда. Постоял, подождал, а дождь так и не полил. Увидел сквозь деревья в глубине леса что-то светлое, видно, поляна или поле начинается, пошел посмотреть. Это было поле, неширокое, обрамленное деревьями, прижатое к лугу и речке. На нем невысокие насыпи, как древние курганы-могильники. Интересно, что это? Поглядеть бы. Может, и подошел бы к этим курганам, да услышал невдалеке мягкий конский топот, спрятался за дерево. По травянистой дорожке из лесу шел крестьянин, вел коня без сбруи. Конь - худущий, ребра торчат, сивый от старости, с отвисшей нижней губой, - еле-еле переступал ногами, и хозяин не подгонял его.

Крестьянин тоже заметил Богушевича, и тот перестал прятаться, вышел из-за дерева. Приблизившись, крестьянин безучастно взглянул на него, однако поздоровался первым.

- Ну, пришли, - сказал крестьянин коню и остановился, - дальше один иди.

Конь сделал два шага, стал, повернул голову к хозяину, ощерил желтые, съеденные до десен зубы, хотел заржать, но из горла вырвался только сиплый, оборванный звук.

- Ну, прощай, прощай, - похлопал хозяин коня по шее. - Иди, послужил мне верой и правдой, ты уж прости, что доставалось порой от меня, прости...

И конь пошел, низко, почти к самой земле опустив голову. Тяжело было ему идти, ноги едва переступали, зад заваливался в стороны, и, казалось, что не удержат ноги коня, вот-вот упадет.

- Помирать пошел, - объяснил крестьянин Богушевичу. - Все наши лошади сыздавна туда помирать идут. Как почуют смерть, так и идут сами. Там их потом и закапываем.

А конь уже был посреди дороги, ведущей к лошадиному кладбищу, шел прямо, ровным, тяжелым ходом, ни разу ни хвостом, ни головой не мотнул - не хватало сил.

- И что же, вы до сих пор на нем ездили? - спросил Богушевич.

- Какое там - ездил. Скажешь тоже. Днем сам пасся, а ночевал во дворе... Может, закурить хочешь? - сменил он разговор, достал кисет, кремень, огниво, трут. - Небось мох куришь?

Крестьянин, конечно, догадался, что за парень с ружьем стоит перед ним, однако сказать об этом не отваживался, делал вид, что ему это безразлично. Остерегался, боялся, как бы не поплатиться. Богушевич взял у крестьянина жменю табака - товарищи скурят - и попросил принести чего-нибудь поесть. Крестьянин почесал в затылке - извечный мужицкий жест, когда приходится над чем-нибудь задуматься, помычал, крякнул, сказал:

- Да оно и не жалко поделиться, так ведь надо в деревню идти, а оттуда нести у всех на глазах. Люди увидят. Что тогда?

- А деревня далеко?

- С версту будет.

- А до Сувалок?

- Далеко, верст пятнадцать с гаком. Ты туда иди, в Сувалки, там народу много, схоронишься среди людей, никто и знать не будет, кто ты.

Мужик хитрый: сочувствует, жалеет, но и боится. А может, просто жадный. Захотел бы - принес бы чего-нибудь поесть, никто из соседей к нему в сумку не полезет. Крестьянин сунул руку в карман, неторопливо достал несколько монет, пересчитал и протянул их Богушевичу.

- Вот, хлопец, тебе полтина, возьми. В шинок сходишь.

Богушевич деньги взял, поверил, что тот дал их от чистого сердца, отдал все, что было с собой, значит, не жадный он, просто боится.

- Спасибо, - сказал Богушевич растроганно, - может, доведется встретиться, верну долг.

- Да какой это долг... В Сувалки иди. Туда ваших уже прошло много. - И перевел глаза на коня.

Конь уже добрался до лошадиного кладбища, стоял, словно одеревенелый, словно уже сдох вот так, стоя.

- Ты видел, как помирают кони? - спросил крестьянин. - Стоит, стоит и падает - сперва на передние колени, это он молится так по-своему, по-лошадиному. Потом валится на бок, подберет под себя ноги и лежит. Голову вверх тянет; как голову положит, так тут уж сразу помрет...