Валентина Богдан - Мимикрия в СССР

— И ты ожидаешь, что немцы преподнесут тебе свободную родину, так вот, даром, на блюде?

— Я этого не ожидаю. Но я изучала еще в школе историю русской революции и революционную тактику Ленина и знаю, что большевики всеми способами добивались поражения России в первой войне, надеясь, что поражение вызовет революцию и перемену правительства. Ленин был великий стратег и он победил. И я надеюсь, что современные политики, антибольшевики, пойдут по стопам "великого стратега революции"; воспользуются поражением и сбросят его последователей, как он когда-то сбросил царя.

— За такие разговоры тебя расстреляют на месте.

— Я никому не собираюсь этого говорить. Да об этом и не нужно говорить, все это знают и помнят. Я никогда не хотела и не буду принимать активного участия в политике. Жизнь коротка и есть много других, более интересных для меня возможностей ее заполнить. По-моему, мы должны дать немцам побить большевиков и постараться выйти из этой войны с наименьшими для нас, русских, потерями. А там видно будет, что делать.

— А пока дать немцам издеваться над русскими и убивать нас? Ты знаешь, они уничтожают русских пленных, сажают их за проволоку и оставляют умирать без пищи и укрытия!

— Я этому не верю. Это большевистская пропаганда, чтобы заставить советских граждан воевать за них.

— Но я это видел своими глазами! И не на пленке, а в отбитых у немцев селениях.

Так мы и не убедили друг друга. Рано утром Алеша уехал, страшно расстроенным. Когда мы прощались, у меня больно сжалось сердце. Появилось предчувствие, что мы больше никогда не увидимся.

Вчера я поехала на хлебозавод и эта поездка оказалась большим для меня испытанием.

Мы расширяем сушилки, приспосабливая часть их для сушки сухарей. Как всегда, у нас не хватает материалов и приходится искать и выпрашивать их у других предприятий. Хлебозавод обещал дать фасонное железо и я пошла туда сама, чтобы выбрать на месте, что мы можем использовать из того, что у них есть.

Вскоре после приезда на завод прозвучала воздушная тревога и я, вместе со всеми рабочими, побежала прятаться в мучной подвал приспособленный под бомбоубежище. Туда же привели и детишек из заводского детского сада и матери немедленно разобрали их, чтобы держать возле себя. Это был самый большой налет из всех что мы до сих пор испытали. Непрерывные разрывы продолжались больше часа. Мы сидели, прижавшись к мешкам с мукой, ожидая своего конца, как вдруг нам показалось, что этот конец пришел; взрыв был такой близкий и такой силы, что земля под нами заколебалась. Раздались возгласы ужаса и призывы Господа на помощь. Почти все, в поле моего зрения, крестились. Рядом со мной сидела женщина, держа на руках трехлетнюю девочку; когда раздался страшный взрыв, а за ним почти немедленно и другой, она зашептала: "Крестись, Люба, крестись!" Девочка, очевидно, не понимала, что хочет от нее мать; тогда женщина, взяв ручку ребенка, сложила ей пальчики для креста, и начала учить ее креститься. Мне было удивительно, как это все мы, после стольких лет антирелигиозной пропаганды и запрещения проявления всяких религиозных чувств, в минуту страшной опасности начали креститься и призывать Бога на помощь; ведь, судя по возрасту окружающих, большинство пошло в школу уже после революции.

Бомбежка продолжалась долго, казалось, ей не будет конца, а когда прекратилась и мы вылезли из убежища, то узнали, что на хлебозавод попало две бомбы. Одна из них угодила в котельное отделение и это, очевидно, и был самый страшный взрыв, так как, кроме бомбы, взорвался еще и паровой котел.

Оправившись от испуга за собственную жизнь, все начали волноваться за судьбу близких, оставшихся в городе. Поднявшись на верхний этаж завода, откуда был хорошо виден город, я насчитала семнадцать пожаров.

Отбой дали в пятом часу. Трамваи не ходили, до моего дома было очень далеко, и я пошла так быстро, как только могла. Сделав небольшой крюк по дороге, чтобы посмотреть, все ли благополучно с университетом, я увидела пожар. Спросила идущего навстречу: "Что горит?" — "Университет", — ответил он, я побежала.

На улице, ведущей к университету, стояли милиционеры и никого дальше не пускали. Я подбежала к милиционеру.

— Товарищ милиционер, в университете мой муж. Я хочу узнать, что случилось?

— Никого не велено пускать. Там работает спасательная команда, вы будете только мешать.

— Но я должна знать, что случилось с ним. Жив ли он?