Кирилл Столяров - Палачи и жертвы

Отправив донос, Рюмин этим отважился на отчаянный, и, быть может, даже безрассудный шаг. Ведь между ним, рядовым сотрудником, каких в МГБ насчитывалось сотни, если не тысячи, и всесильным министром простиралась дистанция поистине невообразимого размера, и, случись промах, Абакумову ничего не стоило стереть Рюмина в порошок. Более того, ликвидация Рюмина не вызвала бы вопросов — мало ли людей загадочным образом исчезало в ту пору? Был человек и нету — растаял, точно пар над горшком с остывшими щами. Да и вероятность, что бумага попадет в руки Сталина, была равна нулю — Великого и Мудрого Отца народов плотным кольцом окружали люди из органов: генерал–лейтенант Власик являлся начальником Главного управления охраны МГБ СССР, а помощник Вождя Поскребышев, фильтровавший входящую почту, тоже имел генеральское звание по линии ведомства, возглавляемого Абакумовым.

Однако случилось чудо: вопреки всем мыслимым и немыслимым соображениям, парфянская стрела прежде безвестного подполковника Рюмина поразила «десятку» — Сталин ознакомился с тревожным сигналом и после зрелых раздумий отдал приказ арестовать Абакумова.

Генеральному прокурору Сафонову не довелось лично расследовать дело Абакумова — только–только высохли чернила на подписанных им постановлениях, как он попал в автокатастрофу и был вынужден провести несколько месяцев в кремлевской больнице. Поэтому в роли следователя оказался его первый заместитель К. Мокичев, который и приступил к допросам, начав с приведенных Рюминым фактов «смазывания» террористических намерений еврейского националиста Этингера, английского шпиона Юдина, руководителей антисоветской молодежной организации «СДР» («Союза борьбы за дело революции»), а также перевербованных американской разведкой агентов МГБ Гаврилова, Лаврентьева и некоторых других изменников Родины.

Здесь, пожалуй, не обойтись без кратких пояснений и без выдержек из протоколов допросов, которые в какой–то мере раскрывают существо Дела и, кроме этого, превосходно передают дух времени.

Итак, Этингер Яков Гилярович, 1887 года рождения, еврей, беспартийный, с 1908 по 1913 год учился в Берлинском университете, доктор медицинских наук, бывший профессор 2–го Московского мединститута, был арестован органами госбезопасности в ноябре 1950 года и вскоре умер в Лефортовской тюрьме от приступа грудной жабы. Следствие по его уголовному делу вел Рюмин, утверждавший, что Абакумов, во–первых, запретил ему, Рюмину, допрашивать Этингера как участника злодейского умерщвления кандидата в члены Политбюро, секретаря ЦК ВКП(б) А. Щербакова и, во–вторых, распорядился перевести подследственного из Внутренней тюрьмы в Лефортовскую, отчего тот скоропостижно скончался и унес в могилу бесценные сведения о широко задуманном терроре.

Вот что на допросе показал Абакумов в отношении Этингера:

«Вопрос: Почему вы долго не арестовывали Этингера, а после ареста запретили допрашивать его о терроре, сказав Рюмину, что Этингер «заведет в дебри»?

Ответ: Руководство 2–го управления доложило мне, что Этингер является враждебно настроенным. Я поручил подготовить записку в ЦК. В записке были изложены данные, которые убедительно доказывали, что Этингер — большая сволочь [1] Абакумов имел в виду антисталинские высказывания профессора Этингера в разговоре с сыном, что предусматривало состав контрреволюционного преступления, квалифицированного ст. 58— 10 УК РСФСР. Отец с сыном говорили с глазу на глаз, но беседа была записана на магнитную пленку. (Здесь и далее примеч. автора.) . Это было в первой половине 1950 года, месяца не помню. Но санкции на арест мы не получили… А после того как сверху спустили санкцию, я попросил доставить Этингера ко мне, так как знал, что он активный еврейский националист, резко антисоветски настроенный человек. «Говорите правду, не кривите душой», — предложил я Этингеру. На поставленные мною вопросы он сразу же ответил, что его арестовали напрасно, что евреев у нас притесняют. Когда я стал нажимать на него, Этингер сказал, что он честный человек, лечил ответственных людей. Назвал фамилию Селивановского, моего заместителя, а затем Щербакова. Тогда я заявил, что ему придется рассказать, как он залечил Щербакова. Тут он стал обстоятельно доказывать, что Щербаков был очень больным, обреченным человеком…

В процессе допроса я понял, что ничего, совершенно ничего, связанного с террором, здесь нет. А дальше мне докладывали, что чего–то нового, заслуживающего внимания, Этингер не дает.