Кирилл Столяров - Палачи и жертвы

Миронову почти слово в слово вторит его коллега подполковник Дуринов, бывший начальник Лефортовской тюрьмы (протокол допроса от 13 января 1954 года):

«…в кабинете № 65 Лефортовской тюрьмы к некоторым арестованным применялись меры физического воздействия. Причем применением таких мер к арестованному генерал–лейтенанту госбезопасности Белкину руководил лично Рюмин. Сам Рюмин ударов не наносил, но говорил Миронову, Белову, Кунишникову и мне, что бить надо посильнее…»

Попытаемся вникнуть в психологию исполнителей. Они получили команду бить и знали, что бьют изменников родины, предателей, врагов народа и товарища Сталина, а это означало, что о пощаде не могло быть и речи. Но одно дело враг, так сказать, неизвестный, доселе тебе не ведомый, и совсем другое, когда ты знал его в лицо, вытягивался перед ним в струнку, жадно внимал каждому его слову, громогласно звучавшему с трибуны, в то время как ты сам сидел в последних рядах конференц–зала. Вот отсюда возникал личный момент, нечто вроде счета, предъявляемого бывшему хозяину Лубянки советскими чекистами. «Ах ты, гад! — с остервенением исторгал вопль оскорбленный рядовой исполнитель. — Я тебя, мать–перемать, боготворил, а ты предал Страну Советов, лучезарную, как май, надругался над святым чувством уважения младшего к старшему?! Ну держись, подлюга! Ты у меня заговоришь!» Однако избитый в кровь, изувеченный Абакумов ни в чем не признается. Что же — отступать от него и тем самым показать профнепригодность? «Не–ет, шалишь! — ярится исполнитель. — Не на такого напал!» Напрочь забыты путевки в дом отдыха, денежное пособие и моральные стимулы, теперь на передний план выходит принцип «кто — кого», настает черед нашей прославленной изобретательности, чем мы уже не раз срамили самонадеянных иноземцев. Но об этом — позже.

Пристально вглядываясь из сегодняшнего далека в лефортовский мрак начала пятидесятых годов, мы понимаем, как нужны были Рюмину признания арестованных, служившие, по теории Вышинского, «царицей доказательств». Мало того, признания каждого должны были сомкнуться в единую, неразрывную цепь улик, изобличавших роль как отдельных заговорщиков, так и Абакумова, державшего в руках все нити заговора.

От Абакумова добивались выдачи связей с иностранными спецслужбами. На ежедневных допросах его обвиняли в том, что он был «прислужником вражеских разведок», предлагали не увиливать, а говорить, что заставляло его «так старательно служить англичанам и американцам», и однажды заявили: «Установлено, что вредительски–подрывную работу вы проводили и в военной контрразведке. Абакумов, прекратите лгать и раскрывайте ваши подлинные вражеские замыслы!» У изнуренного пытками Абакумова хватило сил усмехнуться и спросить: «Что же я, по вашему, и на немцев работал?»

Серьезность обвинений требовала их максимальной конкретизации, и тогда люди Рюмина обратили взоры на так называемое «ленинградское дело», задавшись, как им казалось, вполне логичным вопросом: почему Абакумов не выявил шпионскую деятельность осужденных к высшей мере наказания врагов народа Кузнецова, бывшего секретарем ЦК ВКП(б) и членом Оргбюро ЦК, Вознесенского, занимавшего посты заместителя Председателя Совета Министров СССР и председателя Госплана СССР, и других? Причина странной пассивности Абакумова в «ленинградском деле» обнаружилась при анализе агентурных данных — оказывается, Абакумов дружил с Кузнецовым, они общались в неслужебной обстановке, устраивали семейные вечеринки и т. п. Это, в свою очередь, навело Рюмина на блестящую мысль: теперь ясно, почему Абакумов поручил вести дело Кузнецова своему приближенному Комарову — ведь благодаря ловкому приему ему удалось скрыть от партии преступную связь с Кузнецовым.

Допрошенный по этому поводу Комаров показал:

«Когда я доложил Абакумову план расследования дела Кузнецова и заговорил про шпионаж, тот, расхаживая по кабинету, принялся рассуждать вслух: «Собственно, какой у этих арестованных шпионаж? Они давно на виду, постоянно находились под охраной МГБ, каждый их шаг был известен… Начни мы ставить вопросы об их связи с заграницей, в ЦК будут смеяться…»

Абакумов часто говорил мне: «Мы солдаты, что прикажут, то и должны делать». Оттого я и не стал допрашивать Кузнецова про шпионаж — кто же осмелится пойти наперекор министру?»

Примерно в это же время Рюмин взял в архиве пятилетней давности дело по обвинению наркома авиационной промышленности Шахурина, главного маршала авиации Новикова, генерал–полковника Шиманова и других во вредительской деятельности, выразившейся в том, что они не заботились о качестве моторов и тем самым нанесли огромный ущерб боеспособности нашей авиации. А поскольку в Государственном Комитете Обороны авиационную промышленность опекал Маленков, в 1943 году удостоенный звания Героя Социалистического Труда за заслуги «в области усиления производства самолетов и моторов», Рюмин сделал вывод, что Абакумов еще в 1946 году с вражеской целью замыслил оболгать глубокоуважаемого Георгия Максимилиановича и ради этого поручил Лихачеву вместе с Броверманом фальсифицировать показания арестованных «авиаторов».