Евгения Яхнина - Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья

Хотя жители Муаньо и надеялись на вмешательство и покровительство короля, они с тревогой ждали, что - пока там еще разберутся! - успеет нагрянуть полицейская стража. Но она не появлялась. Крестьяне постарше стали увещевать молодых. Пусть-де сгорит башня - эта графская "канцелярия", которая, как кость, застряла в горле у крестьян, но на владения графа, на его имущество замахиваться не следует. И поэтому надо преградить дорогу пожару, чтобы он не перекинулся через галерею в замок.

Голосу "осторожных" вняли "безрассудные". Появились бочки с водой, багры... Графская челядь, которая высыпала в сад, окружавший замок, и глядела со страхом на происходящее, но огня тушить не смела, теперь бросилась на помощь добровольным пожарным.

О Жаке тотчас позабыли. Впрочем, он и сам понимал, что должен уйти в лес. Ведь стража может нагрянуть в любую минуту, и чужак с котомкой за спиной покажется подозрительным. А Жак сейчас не имеет права рисковать: на груди у него бабушкин наказ. И едва ли не важнее тот, который он получил на словах от отца Поля. Но сердце его оставалось с теми, кто посмел вступить в схватку с Декоро.

От односельчан Жак много слыхал о том, что по всей Франции бунтуют крестьяне: где подожгли барский замок, где закидали камнями сборщика налогов, а где самовольно отобрали полосу земли. С особенным ожесточением уничтожали крестьяне пергамента, в которых были записаны права феодалов на землю.

Обычно бунтовщиков приводили к повиновению оружием, а зачинщиков сажали в тюрьмы, и следа их потом нельзя было доискаться... Но в последнее время, говорил отец Поль, слишком громок стал крестьянский ропот, слишком часты стали крестьянские бунты - не так просто их теперь усмирить. И расправы за бунт стали не так жестоки.

"Вот и в Таверни у нас не лучше, - думал Жак. - Никто не наедается досыта, земли мало, она не родит. Уж, наверное, наш сеньор не уступит в жестокости и самодурстве этому самому Декоро, а вот не смеем мы на него замахнуться!"

Размышляя так, Жак выбрал удобное местечко и улегся под мощным дубом с густой кроной. Но заснул не скоро, несмотря на усталость. В голове вертелись мысли, перегоняя одна другую. С бабушкиным наказом просто - все написано. А вот как быть с поручением отца Поля? Так или иначе, Жак должен найти следы Фирмена... Узнать о судьбе человека, который стал родным и близким, которым Жак гордился, хоть никогда его и не видал... Вспомнил Жак прощание с родными. Маленькая сестренка Клементина попросила: "Привези из Парижа сахар!", а братец Диди только сказал: "Хлеба! Много хлеба!" И в глазах у него был голодный блеск. Жак хорошо его знал. Ведь ребят не накормишь виноградом и морковью. Они всегда просят хлеба! А где возьмешь хлеба на всех? Жак повернулся на другой бок, устроился поудобнее. Сын соседа, Жюль, его однолеток, посоветовал ему, прощаясь: "Смотри держись, Жак, не женись на парижанке. Они все ветреные и хитрющие - не заметишь, как вокруг пальца обведут. - А потом прибавил, краснея: - Но зато... красивые!" Покраснел и Жак, сконфузился и ответил грубовато: "Жениться не собираюсь! Вот еще!" Почему-то вспоминался теперь и этот разговор, о котором он тогда сразу же забыл. И сквозь все раздумья и воспоминания настойчиво пробивалась мысль: "Одолеют ли крестьяне графа Декоро или он опять возьмет над ними верх? Чем это может кончиться?" Сон все не приходил. Только когда на небе показалась узкая полоска зари, Жак погрузился в глубокий, тяжелый сон без сновидений.

Глава пятая

НОВЫЙ ТОВАРИЩ

В Париж Жак приехал не один. В пути, продолжавшемся очень долго, он неожиданно обрел товарища.

Знакомство завязалось в дилижансе.

Жаку дилижанс казался неслыханной роскошью. Шутка ли, проезд стоил шестнадцать су[1] каждое лье[2]. А от Труа до Парижа было не более и не менее, как тридцать пять лье. ---------

[1] Су - старинная французская монета, равная двадцатой части франка.

[2] Лье - старинная французская мера длины, равная приблизительно 4,5 километра. ---------

Вот почему, когда он увидел огромную, громоздкую карету с большущими колесами и впряженной в нее шестеркой разномастных лошадей, всю увешанную сзади и с боков различным багажом, Жак почувствовал уважение к невиданному экипажу, словно тот был частью самого Парижа. Он протиснулся со своим небольшим тюком в двери дилижанса, но грубые окрики пассажиров, которым он, продвигаясь по узкому проходу, поневоле наступал на ноги, чуть не заставили его отступить. Однако раздумывать было некогда, и Жак плюхнулся на свободное место.