Игорь Симбирцев - ВЧК в ленинской России. 1917–1922 - В зареве революции

Тогда везде, от книг до сочинений советских школьников, модно было цитировать броскую фразу ветерана ЧК Озолиня о том, что «каждый чекист должен воспитать в себе готовность в любой момент взойти на костер». Ее повторяли на все лады, упиваясь параллелями с Жанной д’Арк и не замечая двусмысленности, ведь латыш-чекист говорил уже не о борьбе с врагом, а почти о готовности к самоистреблению: добровольно взойти на костер за идею. А модный тогда же советский писатель Артем Веселый, прошедший в годы Гражданской войны ее фронты и службу некоторое время в ЧК, призывал: «Можно послужить и навозом для удобрения почвы под будущее здание мирового социализма», – призывал, пока его самого в 1938 году не увели ночью навсегда из дома люди из того же ведомства. А потом это (костры, навоз под здание социализма, прочие хлесткие фразы) перестало быть красивым образом и превратилось в страшную правду. Отчасти НКВД в 1937 году пошел на костер добровольно и сжег часть себя за идею с той же отрешенной суровостью, с какой герой римского народа Муций Сцевола для устрашения врагов демонстративно сжег свою руку.

Так что запредельная жестокость и беспощадность к согражданам 1937 года не родилась из пустоты, она была бы невозможна без той чуть позабытой за 20-е годы зверской жестокости ЧК времен первых лет советской власти и Гражданской войны. Одним из первых это прямое родство отмечал еще Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ», отбрасывая романтические штампы о комиссарах в буденовках и правильных чекистах в кожанках, тыча в те никак не зарубцующиеся язвы 1917–1922 годов: «Размышляя теперь над 1918–1920 годами, затрудняемся мы: относить ли к тюремным потокам всех тех, кого расшлепали, не доведя до тюремной камеры? И в какую графу всех тех, кого убирали за крылечком сельсоветов или на дворовых задах?… Минуя подавление знаменитых мятежей (Ярославский, Муромский, Рыбинский, Арзамасский), мы некоторые события знаем только по одному названию – например, Колпинский расстрел в июне 1918 – что это? кого это? и куда записывать?… Если с лета 1920 года, когда Гражданская война еще не вся и не всюду кончена, но на Дону уже кончена, оттуда из Ростова и Новочеркасска во множестве отправляют офицеров в Архангельск и дальше баржами на Соловки (и несколько барж потоплено в Белом море – как, впрочем, и в Каспийском) – то относить ли это все еще к Гражданской войне или к началу мирного строительства? Если в том же году в Новочеркасске расстреливают беременную офицерскую жену за укрытие мужа, то по какому разряду ее списывать?» [15]

Так что все здесь взаимосвязано, между этими бойнями только передышка длиной в полтора десятка лет, когда спецслужбы Советского Союза были безжалостны только к прямо выступавшим против власти или хотя бы заподозренным в этом не без каких-то оснований. Срыв в штопор террора накрыл уже тысячи и миллионы вполне лояльных власти советских граждан и даже правоверных до фанатизма коммунистов. Эти косившие их пули 1936–1939 годов заряжались в чекистский маузер именно в 1918–1922 годах, иногда и при активном участии самих будущих жертв Большого террора. Так сработала та самая прививка беспощадности, так пришлось буквально идти на костер тем, кто в революционном порыве бросал о нем фигуральные и красивые фразы.

При внешней монолитности даже первая ВЧК Дзержинского, спаянная годами Гражданской войны и красного террора, никогда не была полностью монолитной. Даже внутри ее бушевали иногда партийные споры, даже на уровне ее высшего руководящего органа – коллегии ВЧК. Даже в эти годы деятели ЧК примыкали к разным течениям в ленинской партии и участвовали во фракционных баталиях.

Как мы помним, на волне революционного воодушевления поначалу после 1917 года в захватившей власть ленинской партии большевиков были разрешены фракции и различные течения, как это принято в других партиях. От атмосферы тех первых съездов партии, донесенной до нас даже их протоколами, где регулярно дискуссия выливается в обоюдную ругань, а из зала рядовые депутаты кричат что угодно, вплоть до оскорблений в адрес выступающего оратора, чинных партаппаратчиков съездов брежневско-горбачевской поры мог бы хватить удар еще при входе в зал тех заседаний.

Летом 1918 года против самого Ленина ополчились многие недовольные первыми шагами его правительства, в том числе и из числа наиболее преданных ему до октября 1917 года вождей партии, которых Ленин теперь корил за правый или левый уклон. Пошли различные фракции «левых коммунистов», «рабочей оппозиции», «троцкистов», «военной оппозиции», «демократического централизма» и так далее. И среди «левых коммунистов», протестовавших против заключения Брестского мира, оказался сам глава ВЧК Дзержинский, да и среди других участников очень жарких дискуссий в партии 1918 года мы в числе тех же «левых» видим и фамилии многих видных чекистов и членов коллегии ВЧК (Манцев, Уншлихт, Яковлева, Урицкий и др.).