Юркй Емельянов - Сталин перед судом пигмеев

27 февраля 1956 года Хрущев выступил на закрытом заседании XX съезда КПСС с докладом «О культе личности и его последствиях». Так был рожден миф XX съезда — самый живучий миф XX века.

Молотов решительно выступал против попыток Хрущева дать однозначно отрицательную оценку Сталину. В 1957 году был объявлен членом «антипартийной группировки» и в последующем исключен из КПСС.

Возражал против атак Хрущева на Сталина. В 1961 году объявлен членом ««антипартийной группировки».

Поддерживал Молотова и Ворошилова в их критике позиции Хрущева по Сталину. В 1957 году был объявлен членом «антипартийной группировки» и снят со всех высоких постов.

Сначала активно поддерживал Хрущева в его нападках на Сталина, затем был снят со всех постов и объявлен членом «антипартийной группировки».

Однако поскольку Сахаров уже давно превратился в неоспоримого «гуру» для значительной части советской интеллигенции, его заведомо ущербная интерпретация событий сталинских лет стала для многих неоспоримым пособием для оценки советской истории.

Подробно на сталинской теме остановились в своей беседе Глеб Павловский и историк Михаил Гефтер. Отвечая на вопрос Павловского о «месте разоблачений и критики Сталина в перестройке», Гефтер говорил: «В иные минуты нет ничего важнее, чтобы кто-то решился сказать: король гол! Но проходит время, и оказывается, что эта простота мало что объясняет. Не то ли произошло у нас? Сначала миг прозрения, приоткрытая тайна. Еще бы усилие, еще бы совсем немного смелости… Решись в те годы Хрущев на обнародование Сохраненных временем обстоятельств убийства С. М. Кирова, может, и ходы назад были бы если не вовсе закрыты, то неизмеримо труднее». Таким образом, историк утверждал, что обвинения Хрущева в адрес Сталина и его намеки были недостаточными. Надо было, считал он, обвинить Сталина в убийстве Кирова. То обстоятельство, что все попытки Хрущева доказать ответственность Сталина за убийство Кирова провалились из-за отсутствия каких-либо реальных фактов, не смущало Гефтера.

Словно он не был профессиональным историком, Гефтер, подобно Рыбакову, произвольно приписывал Сталину не только те дела, которые он не совершал, но и мысли, которые он никогда не излагал. Утверждая, что в первые дни после Победы он, Гефтер, испытывал помимо радости также «странное ощущение — какой-то опустошенности… Но если нами владела неуверенность вместе с жаждой жизни, то Сталин в этом же чувствовал опасность для себя. Видел ли он в этих молодых людях в шинелях без погон будущих декабристов, овладел ли им прежний страх оказаться ненужным, подстрекавший его искать и создавать чрезвычайные ситуации, вернулся ли он к эйфории 1939 и 1940 годов, когда, казалось ему, Мир становился его единоличным поприщем?» Откуда все это взял историк Гефтер? Ведь историкам и не только им было хорошо известно, что в течение двух предвоенных лет Сталин работал не покладая рук, так как прекрасно сознавал, какая чудовищная опасность грозит Советской стране с запада и востока. Историк Гефтер исходил из того, что все социальные и внутриполитические потрясения, которые происходили в СССР, были делом рук Сталина, порождением его «страхом оказаться ненужным». Историк Гефтер повторял вздорную байку столичной интеллигенции о том, что Сталин видел в солдатах Красной Армии, вернувшихся с войны, бунтарей, готовых свергнуть Советскую власть, так как они были якобы в восторге от всего увиденного ими в странах, освобожденных ими от гитлеровской оккупации.