Вольдемар Балязин - Семнадцатый самозванец

Гетман, не подавая Тимоше руки, чуть склонил голову, указал на край стола:

- Садись, Адам Григорьевич, и гостя своего рядом с собою посади,

"Ох, хитёр, сатана, - подумал Кисель. Даже то, как сказал - не моего гостя, а "своего", и сесть только мне предложил, а Тимошку велел рядом со мною посадить. Да и не сам ему об этом сказал, а через меня же. Истинно сатана".

Кисель сел: рядом с игуменом, Тимоша - рядом с Киселем. Анкудинов понял - игумен и Кисель давно знают друг друга: беседа их текла плавно, неспешно. Говорили старики не о божественном - больше вспоминали друзей, знакомых - мирян и духовных из Киева и из Лубен.

Игумен Самуил, взглянув на Тимощу из-под кустистых, черных - не по годам - бровей, сказал добросердечно:

- За нашим с тобой, Адам Григорьевич, разговором князь Иван в сей же час заснет. Нет у князя ни в Киеве, ни в Лубнах никого, кто был бы и ему и нам известен.

Тимоша скосил глаза, подумал: "Сказать, или нет?" - Решил: - "Скажу".

- Был у меня, отче, приятель из Лубен, знакомый мне человек. Звали его Иваном, а прозвище ему было - Вергунёнок..

Самуил опустил глаза. Кисель с любопытством поглядел на Тимошу, подумал: "Зачем одному подыменщику о втором рассказывать?"

Тимоша, глянув на стариков, понял: знают про Вергунёнка оба - и воевода и игумен. Едут, что он им про Ивана скажет.

- Был мне Иван - великий друг, - проговорил Тимоша, внимательно следя за выражением лиц игумена и воеводы. - Метнули нас в тюрьму, в Семибашенный константинопольский замок. И там Иван признался мне, что он - родом из Лубен и прозвище ему Вергунёнок. А визирю и иным начальным людям говаривал Вергунёнок, что он - царевич Иван Дмитриевич, царя Дмитрия - сын.

- И как же ты - прирожденный князь и русского царя внук - подыменщика и вора мог считать другом? - спросил строго игумен Самуил, не знавший, что и князь Иван Васильевич с Вергунёнком одного поля ягода: такой же самозванец.

Кисель молчал, ожидая, как ответит Аннудинов, что скажет?

К начавшемуся меж ними разговору внимательно стал прислушиваться генеральный писарь Иван Выговской - государственный канцлер и хранитель печати, как называли его послы с Запада, так же, как и Кисель, хорошо знавший, кто таков князь Шуйский на самом деле.

Тимоша ответил громко, для всех, кто мог вопрос Самуила услышать и столь же сомневаться, как и велемудрый старец.

- Бог дал помазанникам своим державы и государства не для того, чтобы они сладко пили и ели, окружив себя покорной и ласкательной челядью, хотя бы и княжеского происхождения. И не для того, чтобы кабалить вольных людей на потребу богатым да брюхатым. Бог дал царям и королям державы и государства, чтобы они честно и грозно блюли его заповеди: защищали убогих и сирых, карали жестоких и алчных, справедливо раздавая кары и милости.

А русский царь и бояре, и дьяки, и помещики народ свой столь же любят, как любил кормивших его мужиков князь Ерёма Вишневецкий и иные паны-католики!

Тимоша попал в точку: имя Вишневецкого до сих пор было самым ненавистным на всем левобережье.

На громкий голос Тимоти, на слова его - гневные, страстные оглянулись сидевшие рядом есаулы, атаманы и полковники. Увидев это, Тимоша продолжал;

- Только паны - зрадцы, душегубы и насильники - нашли на себя управу: гетман Богдан Михайлович посгибал им шеи и вызволил народ свой из-под панского ярма, а московский царь гнетет народ вместе с русскими панами и не нашлось на него пока что своего гетмана! А ежели бы появился на Руси Иван Вергунёнок, хотя и самозванцем, да защитил бы русский народ от бесчинств царских холуев, осушил бы слезы вдов, пригрел сирот, дал хлеб алчущим - не святое ли дело свершил бы тот Вергунёнок? И я бы сам под его начало пошел, ибо не породой берет человек, а силой и разумом!

Гетман слышал слова Анкудинова, но делал вид, что не слышит: тихо говорил о чем-то с семиградским послом, отвернув голову в сторону от Киселя и Тимоши.

* * *

С ведома гетмана и генерального писаря Тимоша и Костя вскоре из Киева уехали и поселились в Лубнах, в Мгарском монастыре. Братия монастыря не знала, что за люди поселились в обители и из-за этого о новых постояльцах говорили разное. Однако все видели: игумен Самуил кормил их со своего стола и чуть ли не каждый день к таинственным богомольцам приезжали в монастырь гонцы. Чаще других видели монахи гонцов от гетмана, генерального писаря и киевского воеводы. А временами приходили к богомольцам неизвестные люди разного звания. А однажды в поддень пришли в монастырь люди, мало похожие на богомольцев. Одежда на них была справная, сапоги крепкие, взоры дерзкие. Было их трое - все невысокие, голубоглазые, белокурые. Говорили не по-здешнему - бывалые иноки сразу же определили - псковичи. Минуя игумена, прошли в келью к таинникам и не выходили до вечера.