Гровер Ферр Array - 1937. Правосудие Сталина. Обжалованию не подлежит!

Научная непорядочность «респектабельных» историков-антикоммунистов тотчас становится очевидной, как только речь заходит о безответственной методе, с помощью которой ими «обработаны» россказни про «письма в столе Сталина». Сервисы, монтефиоре и им подобные в состоянии были разобраться, должны были понять, а возможно, уже заранее знали, что вся «история» про «предсмертное письмо» — откровенная «липа». Напомним, что у историков тоже есть кое-какие обязанности перед обществом: их долг — информировать публику о надежности исторических свидетельств.

Как таковой факт фабрикации истории про «предсмертное письмо Бухарина» и «записку Тито — Сталину» не столь уж значим. Но перед нами симптомы мошенничества куда больших масштабов — фальсификации истории Советского Союза, демонизации большевистской партии и международного коммунистического движения в XX веке.

Николай Иванович Бухарин — самый известный из подсудимых третьего московского показательного процесса (март 1938 года). В середине 1920-х он был союзником И.В. Сталина, но в 1928 году примкнул к оппозиции. После отречения от нее Бухарин получил назначение на ряд ответственных постов, среди которых должность главного редактора ежедневной правительственной газеты «Известия».

На первом московском процессе (август 1936 года) двое из подсудимых — И.И. Рейнгольд и Л.Б. Каменев указали на Бухарина как на одного из участников антисталинского заговора, который, по их словам, продолжал свою подпольную деятельность, несмотря ни на какие публичные уверения в лояльности тогдашнему партийному руководству. Вскоре после процесса Прокурор СССР А.Я. Вышинский объявил о возбуждении уголовного дела против Бухарина и его сообщников. В сентябре 1936 года расследование было приостановлено, но в силу появления все большего числа улик возобновилось вскоре вновь.

Чем больше собиралось доказательств причастности Бухарина к оппозиционному подполью, тем чаще и энергичнее сам он настаивал на своей невиновности. Декабрьский (1936) Пленум ЦК ВКП(б) чуть ли не наполовину был посвящен разбору обвинений против Бухарина и Рыкова. Но решение вопроса все равно потребовалось перенести на следующий Пленум, который состоялся в феврале—марте 1937 года и в преддверии которого Бухарин в свое оправдание подготовил 100-страничное письмо, разосланное членам Центрального Комитета.

На том же Пленуме Бухарин выступил с пространной речью в свою защиту. Но под впечатлением от растущего числа улик многие члены Центрального Комитета были настроены против Бухарина. Вопрос рассматривался специальной комиссией ЦК, которая собиралась в дни работы Пленума и проголосовала за арест Бухарина и Рыкова с передачей расследования их дела в НКВД. После чего и тот и другой были 27 февраля 1937 года взяты под стражу. [100]

Бухарин продолжал настаивать на своей невиновности в течение трех месяцев. Известно одно из его писем Сталину того периода; оно датировано 15 апреля 1937 года и отпечатано на 22 машинописных страницах. [101]

И вот 2 июня 1937 года наступил перелом: Бухарин вдруг дал очень подробные признательные показания. Все предшествующее время он горячо настаивал на своей полной невиновности даже перед лицом неопровержимых доказательств, предъявляемых теми, кто, по их собственным словам, состоял с ним в одном и том же заговоре.

Почему Бухарин начал признаваться 2 июня 1937 года? Точные причины нам неизвестны, если, правда, не считать объяснений, которые он дал 15 марта 1938 года в своем последнем слове на процессе:

«Я буду говорить теперь о самом себе, о причинах своего раскаяния. Конечно, надо сказать, что и улики играют очень крупную роль. Я около 3 месяцев запирался, если не ошибаюсь. Потом я стал давать показания. Но я должен сказать здесь, в своем последнем слове, что далеко не все исчерпывается уликами. Действительные причины этому заключаются в том, что в тюрьме, в которой приходится сидеть в течение долгого времени при постоянном колебании между жизнью и смертью, возникают вопросы, которые проходят в другом измерении и решаются в других измерениях, чем в обычной практической жизни. Ибо когда спрашиваешь себя: если ты умрешь, во имя чего ты умрешь, да еще на теперешнем этапе развития Советского Союза, когда он широким маршем выходит на международную арену пролетарской борьбы? И тогда с поразительной неотвратимостью двойственному сознанию представляется абсолютно черная пустота. Нет ничего, во имя чего нужно было бы умирать, если бы захотел умереть, не раскаявшись. И, наоборот, все то положительное, что в Советском Союзе сверкает, все это приобретает другие размеры в сознании человека. Это его в конце концов разоружило окончательно, побуждает и заставляет склонить свои колени перед партией и страной» (выделено нами. — Г.Ф., В.Б.). [102]