Лев Ельницкий - Возникновение и развитие рабства в Риме в VIII—III вв. до н.э.

Единообразной является, как можно было убедиться, и картина древнейших форм древнеиталийского рабовладения, поскольку они выступают из погребального обряда, необычайно выразительного в своей социальной сущности. Однако, несмотря на наличие столь многочисленных и несомненных ритуальных захоронений, свидетельствующих о широком распространении рабства в Италии уже и в столь ранние времена, о первоначальных конкретных формах древнеиталийского рабовладения приходится лишь догадываться, основываясь отчасти на смутных и отрывочных сообщениях греко–римской традиции и на исторических и этнографических аналогиях.

Остатки гентильной организации в древнем Риме, насколько они позволяют реконструировать социальные отношения VIII—VII вв. до н.э., заставляют предположить [92] наличие родовой собственности на землю и на все находившееся в роде движимое имущество, власть над которыми сосредоточивалась в руках главы рода или главы большой семьи [3], выделившейся внутри рода в качестве реальной общественной и хозяйственной единицы. Рабы, как часть родового имущества, также должны были находиться в ведении главы рода. Для раннереспубликанского времени реальность подобной родовой принадлежности и коллективной собственности на рабов подтверждают предания о переселении вместе с его клиентами и рабами в Рим из сабинского Инрегилла рода Клавдиев, принятого в состав римской патрицианской общины и получившего отведенную ему землю за рекой Аниеном, и о других римских и этрусских родах, таких как роды Фабиев и Цильниев, выступавших на политической арене вместе со своими клиентами и рабами.

Есть также сообщения о том, что этруски в борьбе с куманским тираном Аристодемом на рубеже VI—V вв. до н.э. употребляли в качестве вспомогательной военной силы находившихся в зависимости от них дауниев и умбров [4]. Следует думать, что эти умбрские пенесты, или клиенты, прибыли на войну в составе этрусских родовых военных соединений и являлись коллективной принадлежностью этих родов. Известно, кроме того, что расселившиеся в VII—VI вв. до н.э. по южной части Апеннинского полуострова сабелльские племена луканов и бруттиев обратили в рабство завоеванные ими племена энотров [5]. Надо полагать, что эти находившиеся в рабской (или полурабской) зависимости друг у друга племена энотров, луканов и бруттиев также являлись объектом коллективного родового или племенного владения. [93]

О характере отношений, складывавшихся у племен–победителей с побежденными и порабощенными племенами, не сохранилось никаких прямых данных. Некоторое представление о таких отношениях могут дать, впрочем, также довольно отрывочные свидетельства поздних авторов о сармато–германских племенах, находившихся в рабстве у завоевавших их других германских же племен. Возникавшие между этими племенами отношения, быть может, были близки тем, какие складывались на тысячелетие раньше между племенами раннеримской Италии. Представить себе подобные отношения более конкретно позволяют, кроме того, некоторые этнографические наблюдения. Так, например, североафриканские туареги, находившиеся еще в XIX в. в отношениях господства над другими, близкими им этнически, но более слабыми в военном отношении племенами, держали их в коллективном рабстве, заставляя пасти свой скот, обрабатывать землю и выполнять другие работы, плоды которых становились достоянием всего племени–завоевателя или во всяком случае его правящей верхушки, но при этом представители порабощенного племени не попадали в личную зависимость кого–либо из числа племени победителей [6]. Отношения туарегов весьма напоминают отношения причерноморских царских скифов к родственным им скифским же племенам, которых они, по свидетельству Геродота [7], видимо, так же, на правах завоевателей считали своими рабами. Скифские рабовладельческие отношения тем более похожи на архаические формы рабства в Италии, что в Скифии и по описаниям Геродота, и по многочисленным археологическим данным наблюдаются такие же ритуальные захоронения рабов, как и в Италии. Любопытно при этом отметить, что обычай ритуального захоронения рабов отнюдь не связывается с жестокими и грубыми формами рабства, характерными для развитого рабовладения, когда обычай ритуального убийства рабов почти уже не сохраняется. Как у туарегов, так по–видимому, и в Скифии рабство родственных племен напоминало скорее крепостное состояние, когда рабы жили своими родами, сохраняя полностью весь свой общинный распорядок, пользовались в своей внутриплеменной жизни полнейшей свободой и были обязаны своим владельцам [94] лишь определенными трудовыми и ратными повинностями. Подобные же отношения складывались, как мы знаем, также и в менее развитых в хозяйственном отношении древнегреческих общинах, каковы Спарта, Фессалия и др. Такого же рода патриархальное рабство наблюдалось еще в сравнительно недавнее времена у североамериканских навахов [8]. Имевшиеся у них рабы–иноплеменники из числа военнопленных пользовались значительной свободой в общине, их часто принимали в семью, и дети от браков их со свободными членами общины также становились свободными навахами. Эти рабы обычно выполняли полевые или домашние работы совместно с членами общины. Но именно рабов приносили в жертву, когда этого требовал религиозный ритуал. У тлинкитов XVIII в. и у квакиютлей XVIII—XIX вв. рабы, принадлежавшие вождям племен и главам больших семей, использовались на всякого рода черных и тяжелых работах, в частности в качестве гребцов на рыбной ловле, для ухода за скотом и т.п. [9]Наряду с примитивным рабством у североамериканских индейцев могут быть прослежены отношения, напоминающие италийскую или галльско–германскую клиентелу [10]. Так, например, освобожденные рабы у квакиютлей приравнивались к «хамаля» — слабым, не имеющим в достаточном количестве пищи людям, низшему слою сородичей, — социальное положение которых мало чем отличалось от положения рабов [11]. Подобные либертины североамериканских индейцев могут быть, вероятно, сопоставлены с литами древних германцев, о которых речь будет идти более подробно ниже.