Вадим Кожинов - Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

Салон Волконской на Тверской улице (перестроен; д. 14) был с 1824 года одним из центров культурной жизни Москвы, и любомудры - Веневитинов, Киреевские, Одоевский, Максимович, Шевырев, Погодин, Андрей Муравьев и др. - уже играли здесь главную роль, хотя в этом салоне были достаточно сильны и декабристские веяния; вспомним, что именно у Зинаиды Волконской Пушкин 26 декабря 1826 года прощался с уезжавшей к мужу в Сибирь Марией Раевской. Тютчев бывал здесь за год с лишним до того, перед 14 декабря. Его речи и споры уже тогда производили неизгладимое впечатление. Об этом лаконично, но многозначительно сказано в записи погодинского дневника от 26 июня 1825 года: "Тютчев своими триумфами поселил во мне недовольство что ли?"

Нет сомнения, что любомудры в то время были настроены в декабристском духе, - как об этом подробно и рассказывает Александр Кошелев. Нельзя не обратить внимание и на тот факт. что в самом конце 1825-го - начале 1826 года, когда шли аресты всех подозреваемых в принадлежности к тайным организациям, любомудры испытывали острое чувство близости к декабристам. Об этом выразительно свидетельствует тот же Кошелев. Рассказывая об арестах своих троюродных братьев - Михаила Нарышкина и Василия Норова (которого арестовали в тот момент, когда Кошелев был у него в гостях), - он признается:

"Мы, молодежь, менее страдали, чем волновались, и даже почти желали быть взятыми и тем стяжать и известность, и мученический венец. Эти события нас... чрезвычайно сблизили и, быть может, укрепили ту дружбу, которая связывала Веневитиновых, Одоевского, Киреевского, Рожалина, Титова, Шевырева и меня".

В то время, которое описывает Кошелев, Тютчева уже не было в Москве. Самый выдающийся его родственник, герой 1812 года граф Остерман-Толстой в создавшейся ситуации "велел" двадцатидвухлетнему племяннику "скорее убираться к своему месту в Мюнхен".

Дело было так. Остерман-Толстой опекал двух своих родственников, живших в это время в Армянском переулке, - Завалишина и Тютчева (именно Остерман-Толстой за три года до того отвез Тютчева в Мюнхен). В какой-то момент, по-видимому, незадолго до 14 декабря, когда атмосфера уже накалилась, Остерман-Толстой заставил намеревавшегося возвратиться в Петербург Завалишина уехать в Казань (он собирался туда, чтобы посетить местных сторонников декабристов, но, ввиду надвигающихся событий, надумал вернуться в Петербург).

"В Петербург отпущу я одного Федора, он не опасен", - говорил Остерман-Толстой, добавив, впрочем, что и Тютчеву велено, не задерживаясь в столице, "убираться" в Германию (собственно, другого пути в Германию кроме как через Петербург - тогда не было). Уместно будет сказать, что Остерман-Толстой проницательно усмотрел глубокое различие между любомудром Тютчевым и декабристом Завалишиным. Хотя Завалишин был на полгода моложе Тютчева, он целиком отдался идеям и настроениям старшего поколения.

Тютчев, очевидно, выехал из Москвы вскоре после своих именин (28 ноября). И 14 декабря 1825 года Тютчев находился в Петербурге. Основание для этого вывода дает не так давно разысканная в архиве тогдашнего баварского короля Людвига 1 записка (составленная в феврале 1826 года) о восстании декабристов, в которой содержится ссылка на рассказ Тютчева об этом событии. Кстати сказать, тютчевское стихотворение "14 декабря 1825 года", о котором речь впереди, звучит как созданное прямым зрителем "минут роковых" русской истории.

Одновременно с Тютчевым или же вскоре после него в Петербург приехал Михаил Погодин. Он был в том же душевном состоянии, что и другие любомудры, чуть ли не каждый час ожидая ареста.

Только что, 26 ноября 1825 года дружественный цензор - профессор Мерзляков - разрешил издание подготовленного Погодиным альманаха "Урания", где впервые единым строем явились вместе в печати Тютчев, Веневитинов, Владимир Одоевский, Шевырев, Ознобишин. В "Урании" была опубликована и повесть самого Погодина "Нищий", в которой вчерашний крепостной достаточно резко изображал крепостнические порядки.

Встречаясь с Тютчевым в Петербурге в двадцатых числах декабря 1825 года, Погодин выражал понятное опасение, что правительство обнаружит в его повести "согласие с образом мыслей заговорщиков" и "притянет его к делу декабристов". Тютчев старался успокоить сотоварища. Вскоре он уехал в Мюнхен.

Никто из любомудров не привлекался по делу декабристов - даже Владимир Одоевский, издававший "Мнемозину" совместно с Кюхельбекером и состоявший в тесной дружбе со своим двоюродным братом (который был всего на год его старше), видным декабристом Александром Одоевским. И это не было случайностью.