Вадим Кожинов - Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

Прочтите это письмо Михаилу Никифоровичу (Каткову. - В.К.). Он более, нежели когда-либо, сила, и сила признанная. От него многое зависит".

Усилия Тютчева дали свои плоды. Сообщая 2 июля 1866 года Эрнестине Федоровне о встрече царя с Катковым, он не без удовлетворения замечает: "По поводу Каткова: если ты желаешь знать мои воззрения на то, что теперь происходит, тебе стоит только прочесть в его газете статьи, относящиеся к внешним событиям и внушенные мною" (курсив мой. -В.К.).

Зная предельную личную скромность Тютчева, можно не сомневаться в том, что он нисколько не преувеличивал свою роль.

Однако опасность ложных внешнеполитических шагов не миновала и после статей, "внушенных" Тютчевым. В мае 1867 года Александр II принял приглашение Наполеона III посетить Парижскую всемирную выставку, что могло привести к крайне нежелательным в то время "миротворческим" переговорам.

Сообщая 18 апреля Ивану Аксакову, что "поездка Государя в Париж пока дело решенное", Тютчев с гневом писал о "защитниках" этого решения: "Они говорят, что... можно надеяться при данных обстоятельствах настолько ослабить давление в смысле воинственного исхода, чтобы упрочить мир... Все это... есть не что иное, как мудрость юродствующих и прозорливость слепотствующих. Все это сверх того обличает, не говорю - непонимание, а совершенно превратное понимание судеб России и исторических законов ее развития. Грубейшее, например, непонимание этой простой фактической истины - то, что если бы нам и удалось в самом деле умиротворить Запад, то этот умиротворенный Запад, неминуемо и совершенно логично, опрокинется на нас же всем грузом европейской коалиции. Эта-то полнейшая бессознательность своих жизненных условий, это-то совершенное извращение прирожденных инстинктов в нашей правительственной сфере, вот в чем если не гибель наша, то наш страшный камень преткновения.

Но история все-таки возьмет свое, - заключает поэт, - устранит и этот камень. Война состоится, она неизбежна, она вызывается всею предыдущей историей западного развития. Франция не уступит без бою своего политического преобладания на Западе, а признание ею объединенной Германии законно и невозвратно совершившимся фактом было бы с ее стороны равносильно отречению ее от всего своего европейского положения. Борьба следственно неизбежна".

Нельзя не обратить восхищенного внимания на то, что Тютчев за три с лишним года до начала жестокой франко-прусской войны предсказывает ее с глубочайшей убежденностью. Один из биографов Горчакова писал: "Когда летом 1870 г. разыгралась прелюдия к кровавой борьбе, князь Горчаков... был не менее других поражен неожиданностью разрыва между Францией и Пруссией". Для Тютчева же здесь не было никакой неожиданности. Он умел, по его собственному приведенному выше точному определению, постигнуть каждый политический вопрос "в его историческом значении, с его исторически-непреложным характером".

Еще в 1855 году поэт сказал в письме к Эрнестине Федоровне (от 21 мая) о правителях России: "Если бы я мог одолжить им немного ума..." Как явствует из множества фактов, Тютчев действовал в соответствии с латинским выражением, восходящим к Овидию: капля камень точит - тот "страшный камень преткновения", о котором он говорит в только что цитированном письме к Аксакову. В 1867 году, когда Александр II все же отправляется в Париж, поэт так или иначе сумел внушить Горчакову верное понимание ситуации. Министр сопровождал царя в Париж, чтобы не допустить опасных переговоров с Наполеоном III.

21 апреля Тютчев писал Горчакову: "С величайшим удовольствием, князь, узнал я вчера, что мы счастливо избегли одного из исходов дилеммы, которую я выдвигал намедни, и что поездка в Париж может быть отнесена к разряду случайностей. Теперь есть даже основания рассчитывать на то, что благодаря вашему присутствию это сможет превратиться в счастливую случайность". И добавлял, раскрывая свое личное переживание ситуации: "Не могу выразить вам, князь, как болезненно занимала меня эта неизвестность при плачевном состоянии моих нервов..."

Замечательно, что уже и после того, как Горчаков занял верную позицию, поэт продолжает "точить камень". Через две недели после цитированного письма, 3 мая, он обращается к очень влиятельной при дворе княгине Трубецкой (в частности, близкой Горчакову), внушая ей представление о тщетности и вредности современного "миротворчества", к которому так склонны царь и его приближенные. "Наша мирная агитация, - пишет поэт, - заслужит нам в конце концов только свистки и шиканье. Высмеют - и вполне справедливо - труд, который мы на себя берем, отправляясь водворять согласие в державах, слишком естественно расположенных быть в согласии каждый раз, когда дело идет об опротестовании и отвоевании у России ее исторического права. Вот заслуженное проклятие, тяготеющее над страной, где высшие классы, та среда, в которой живет и питается правительство, давно уже перестали принадлежать ей..."