Вадим Кожинов - Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

Это предстает как почти невероятное противоречие: в 1838 году Тургенев бросается за границу, так как не находит в России ничего "настоящего", а через тридцать лет приходит к выводу, что именно в то время, когда он уезжал из России, в ней как раз создавалось все самое "сильное", так и не превзойденное за последующие три десятилетия! И в этом Тургенев был совершенно прав, ибо тридцатые годы - это время, когда творили Пушкин, Гоголь, Тютчев, Лермонтов, Боратынский, Чаадаев, Иван Киреевский, Хомяков.

Выше шла речь о том, что Герцен, который был, во-первых, на шесть лет старше Тургенева, а с другой стороны, имел, пожалуй, более проницательности, уже в 1842-1843 годах по заслугам оценил духовное творчество двух последних из перечисленных деятелей того времени Киреевского и Хомякова. Несмотря на все свои - весьма острые - разногласия с ними, Герцен писал тогда, что "статьи Ив. Киреевского удивительны; они предупредили современное направление в самой Европе" и что философский метод Хомякова "во многом выше формалистов гегельянских". Иначе говоря, Герцен уже в то время полагал, что отечественное "знание" кое в чем превосходит европейское, между тем Тургенев только в Европе усматривал "источник настоящего знания". Но Герцен в своем поколении был в этом плане настоящим исключением. Остальные его сверстники, как и Тургенев, ставили тогда отечественную культуру заведомо ниже европейской.

Тургенев в своих воспоминаниях говорил далее: "Весною только что протекшего (1836) года был дан в первый раз "Ревизор", а несколько недель спустя... "Жизнь за царя"*. И добавляет тут же: "Я находился на обоих представлениях - и, сознаюсь откровенно, не понял значения того, что совершалось перед моими глазами. В "Ревизоре" я по крайней мере много смеялся, как и вся публика. В "Жизни за царя" я просто скучал. Правда, голос Воробьевой (Петровой), которой я незадолго перед тем восхищался... уже надломился... Но музыку Глинки я все-таки должен бы был понять..." И тем не менее - не понял, - как не понял тогда и поэзию Тютчева. Почему же? Тургенев дает замечательный по своей точности ответ. Он рассказывает, в частности, о состоявшейся в начале 1837 года совершенно незначительной по смыслу беседе о творчестве Гоголя, в которой он принимал участие, и поясняет: "Белинский тогда едва начинал свою критическую карьеру - никто еще не пытался разъяснить русской публике значение Гоголя, в творениях которого оракул "Библиотеки для чтения"** видел один грязный малороссийский жарт".

И далее Тургенев подводит чрезвычайно весомый итог, утверждая, что в тридцатые годы в России "литературы, в смысле живого проявления одной из общественных сил, находящегося в связи с другими столь же и более важными проявлениями их - не было, как и не было прессы, как не было гласности, как не было личной свободы; а была словесность - и были такие словесных дел мастера, каких мы уже потом не видали" (курсив мой. - В.К.).

Здесь необходимо сделать одно уточнение: Пушкин, Гоголь, Тютчев были, конечно же, не только непревзойденными "словесных дел мастерами". Они были гениальными поэтами, в творчестве которых Красота сливалась с художественной Истиной. И ныне всем ясно, что в тогдашней Европе - после смерти Гёте - не было уже поэтов, равных по своей мощи и глубине Пушкину, Тютчеву, Гоголю.

Но сейчас важно понять другое. Тургенев совершенно справедливо утверждал, что в России тридцатых годов не было литературы в широком социальном смысле этого слова - литературы, как мощной общественной силы, объединяющей вокруг себя достаточно обширные и разнообразные круги людей и неразрывно связанной с политикой, идеологией, наукой. Для создания такой литературы и нужно было, к примеру (это конечно, только одна деталь многостороннего целого), как-то "разъяснить" творчество Гоголя.

Нельзя не сказать и о том, что Пушкин в конце жизни явно стремился именно к созданию литературы в этом самом смысле слова, и его журнал "Современник" был попыткой действовать именно в этом направлении; известно, что Пушкин не только одобрял в 1836 году критическую деятельность Белинского (несмотря на то, что последний весьма отрицательно оценивал тогда творчество самого Пушкина), но и намеревался пригласить его работать в свой "Современник". 27 мая 1836 года Пушкин просил своего московского друга Нащокина послать Белинскому том "Современника" и добавлял: "Вели сказать ему, что очень жалею, что с ним не успел свидеться".

Да, можно было бы привести немало фактов, убеждающих, что Пушкин тогда усматривал главную задачу времени в создании литературы в том самом смысле, в каком впоследствии употреблял это слово Тургенев.