Вадим Кожинов - Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

Вот какой глубокий и всеобщий смысл и значение усматривает Тютчев в "отзыве" на свое поэтическое слово! И, конечно, он не мог отнестись равнодушно к обнародованию двадцати четырех своих стихотворений в пушкинском "Современнике". Об этом ясно свидетельствует тот факт, что он уже после гибели Пушкина передал в "Современник" более десяти своих новых и ранее написанных произведений (они были опубликованы там в течение 1838-1840 годов).

Но в то же время не подлежит сомнению, что, оказавшись в июне 1837 года в Петербурге, Тютчев не мог не видеть, что его поэзия не нашла реального отзыва, - кроме разве самого узкого круга сотрудников "Современника". Об этом позднее свидетельствовал влиятельный критик сороковых годов Валериан Майков; в 1846 году, говоря об опубликованных десять лет назад в "Современнике" "истинно-поэтических" тютчевских стихотворениях, он четко сформулировал: "Там они и умерли... Странные дела делаются у нас в литературе!"

И в самом деле: стихотворения, опубликованные в 1836 году в "Современнике", впервые нашли настоящий отзыв лишь в 1850 году - в известной статье Некрасова. Пушкин обнародовал эти стихи, но лишь через почти полтора десятилетия Некрасов в первый раз печатно оценил их как принадлежащие к "немногим блестящим явлениям в области русской поэзии".

Следует сказать только, что Валериан Майков был не вполне прав, говоря о "странности" такой судьбы тютчевских стихотворений. В конце тридцатых начале сороковых годов судьба эта была нисколько не странной, но, если угодно, неизбежной. В русской литературе и культуре в целом совершался тогда чрезвычайно существенный и резкий перелом, и даже самые высокие ценности, созданные в предшествующий период, как бы отходили на задний план. И поэзия Тютчева никак не могла в это время иметь иную судьбу.

Вот характерный факт того же рода: когда в 1842 году вышла в свет замечательная, поистине великая книга стихотворений Евгения Боратынского "Сумерки", она, по воспоминаниям современника, "произвела впечатление привидения, явившегося среди удивленных и недоумевающих лиц, не умевших дать себе отчета в том, какая это тень и чего она хочет?".

Но то же самое вполне можно было бы сказать и о появлении в 1836 году тютчевских стихотворений.

Поскольку все это имело свое очень существенное значение в жизни и творчестве Тютчева, необходимо разобраться в этом - достаточно сложном вопросе. Уже шла речь о том, что с середины тридцатых годов в русской литературе стало терять свой авторитет стихотворство, поэзия, которая еще совсем недавно безраздельно господствовала. Но это было только одним и, так сказать, внешним выражением более широких и значительных сдвигов в развитии русской литературы и культуры, отчетливо выявившихся к концу тридцатых годов.

Для понимания сути совершавшегося в те годы процесса много могут дать позднейшие воспоминания Ивана Тургенева, который как раз в конце тридцатых годов входил в литературу. Обратиться к его свидетельствам в высшей степени уместно потому, что впоследствии, в 1850-х годах, именно Тургенев был одним из тех деятелей русской культуры, которые сумели оценить Тютчева и добились издания его первой книги. Но в 1836-1837 годах Тургенев вообще "не заметил" появления тютчевских стихотворений, - хотя, казалось бы, именно он, один из даровитейших представителей нового, молодого поколения русской литературы, к тому же начинавший как поэт, мог и должен был их оценить... Чем же это объяснялось? В 1868 году, через тридцать лет после описываемого времени, Тургенев рассказывал: "Окончив курс по философскому факультету С.-Петербургского университета в 1837 году*, я весною 1838 года отправился доучиваться в Берлин... Я был убежден, что в России возможно только набраться некоторых приготовительных сведений, но что источник настоящего знания находится за границей. Из числа тогдашних преподавателей С.-Петербургского университета не было ни одного, который бы мог поколебать во мне это убеждение; впрочем, они сами были им проникнуты; его придерживалось и министерство, во главе которого стоял граф Уваров..."

Как явствует из дальнейшего рассказа, Тургенев был убежден не только в том, что в России нет "настоящего знания", но и в том, что в ней почти нет еще "настоящей" литературы и искусства. Тургенев, в частности, прямо заявляет, что "я, конечно, не написал бы "Записок охотника", если б остался в России".

Но далее Тургенев - даже несколько неожиданно- говорит о том, что теперь, в 1868 году, когда он пишет свои воспоминания, он совершенно иначе, чем в 1838 году, - в сущности, даже прямо противоположно, - оценивает состояние русской литературы и культуры 1830-х годов. "Между тем, - пишет Тургенев, - та эпоха останется памятной в истории нашего духовного развития. С тех пор прошло с лишком тридцать лет, но мы все еще живем под веянием и в тени того, что началось тогда; мы еще не произвели ничего равносильного" (курсив мой. - В.К.).