Борис Горбачевский - Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить!

Операция длилась почти четыре часа. Но вот вышел из палатки санитар, с трудом поддерживая бледную медсестру, осторожно посадил ее на траву. Испугавшись за Сабита, я бросился к санитару:

— В чем дело?! Что случилось?!

— С вашим другом вроде все в порядке, — успокоил он. — Просто девушка надышалась хлороформа и потеряла сознание.

Через неделю Сабита отправили в полевой госпиталь, оттуда — в госпиталь Казани.

Осенью сорок шестого я разыскал Сабита и пригласил в гости. Наша семья обитала тогда в перенаселенной коммуналке, вмещавшей четыре семьи — в общей сложности четырнадцать человек. Я, родители и мамина сестра размещались в восемнадцатиметровой комнате, но в тот первый послевоенный год наша комната стала приютом для многих моих товарищей-фронтовиков. На фронте я дал им свой адрес, и теперь, возвращаясь с войны в разные концы страны, они ехали через Москву и останавливались у нас. Мама никому не отказывала в гостеприимстве, радушно принимала всех, кормила и укладывала спать на полу, другого места не было. Вечером, когда отец и тетя возвращались с работы, все — хозяева и гости — усаживались за круглый стол под большим цветным абажуром и с удовольствием уплетали мамины вкусности, приготовленные из самых простых продуктов, пили за самую лучшую матушку, а мама влюбленными глазами смотрела на статных молодцев в выцветших гимнастерках, увешанных боевыми орденами, медалями и нашивками ранений — узкими желтыми и красными ленточками [7] Под конец войны я встречал офицеров и солдат, имевших до десятка ранений. , и каждого просила как можно больше рассказать о себе, своих боевых делах и, конечно, обо мне — и каждого слушала с благоговением.

В нашей семье таким образом побывало человек пятнадцать фронтовиков. Гостил у нас и Сабит. После ранения он до конца жизни ходил с палочкой.

Вечером, ковыряя холодную кашу, оставленную для меня ребятами, я сидел на койке и думал о предстоящей ночи, опасаясь очередного непредсказуемого представления и, как ни странно, пытаясь осмыслить ночные картины — свой сон о Шурке. Что это было — предзнаменование? Доброе или недоброе? Что ждет меня и когда?.. Каждый может думать о снах, что ему заблагорассудится, но это — мой сон и, наверно, подсказка: я должен что-то изменить, впредь поступать иначе — но как?! Припоминая увиденное, я старался собрать все в целое, в одну картину. Так в чем суть ее?..

Не раздеваясь, я завалился на койку, на всякий случай попросив у медсестры чего-нибудь снотворного. Она принесла несколько белых таблеток, я проглотил их и спокойно, легко заснул. Однако под утро в голову опять ударила сонная дурь — и покрепче вчерашней!

В темноте засветились фосфорическим светом глаза… Глаза Женечки! Большие, расширенные, они глядели в упор, в них два слова: «За что?» Застывший взгляд. Но глаза мерцают — появляются, исчезают.

— Мне стыдно, что я погиб! — говорит Женечка. — Люди падают в кровавую реку и тонут…

Замелькали мучительные воспоминания… Казарма — и Женечка… Вагон — бьют Женечку… Женечка на моих руках — он что-то говорит… Внезапно надо мной распласталась огромная черная птица. Расправив крылья, застыла. Пристальный взгляд устремлен в глаза, но пронзает меня всего, пытаюсь сдвинуться, увидеть свет — и не могу. Я в плену. Весь сжимаюсь и цепенею. Освободиться нельзя, и я терпеливо жду: что-то произойдет… И птица вдруг обретает человеческий голос:

— Ты обещал Жене найти меня и сестренку Сашеньку?

— Да, обязательно. Но сейчас мне нельзя.

— Я освобождаю тебя от бесполезных мучений и поисков. Мы больше не существуем. Нас убили немцы в крымских каменоломнях.

— Женя об этом не знал, он искал вас до последнего дня. Вы его мать?

— Я — твой сон…

И все исчезло. Сна не было — я проснулся. А может, не было и видений? Закрываю глаза: вдруг опять что-то увижу? Ничего. Соскакиваю с койки и чуть не сбиваю с ног медсестру, она стоит рядом, с тревогой наблюдая, как я мечусь во сне.

— Что с тобой, солдат? Ты так сильно кричишь, спать никому не даешь. Так нельзя, надо сдерживаться, успокойся!

— Да, спасибо, — соглашаюсь я.

После завтрака — перевязка. Когда открыли рану — она вся гноилась. Промыли, вновь наложили повязку с риванолом. Врач покачал головой, и меня направили в батальон выздоравливающих.

Всего три дня я пробыл в медсанбате — три дня среди сердечных, отзывчивых людей. Весь медперсонал был беспредельно предан нам, фронтовикам. Вспоминая сейчас многое пережитое и увиденное за дни и годы войны, я знаю: тех людей мне никогда не забыть их бескорыстия и верности долгу!