Владилен Орлов - Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы

Ночевка состоялась на окраине города в усадьбе, поспешно брошенной каким-то немецким чином. Опять роскошные апартаменты, и опять разместились в зале, который до сих пор я ясно вижу. Ковры на паркетном полу, огромная шикарная люстра, двухметровый, если не больше, красивый футляр напольных часов с мерно раскачивающимся маятником часов и крупным циферблатом, диваны, полированные столики и буфет с посудой, белый рояль, именно рояль, а не пианино.

Устроились на коврах, начальство на диванах. Провели связь, и, пока были свободны, если не на посту и не на связи, разбрелись по окрестностям, хотя это не разрешалось. Часть бойцов бросилась в город за трофеями. Я остался в усадьбе, рассматривая картины, журналы, иллюстрации (скоро дежурство, устал или не было охоты).

Вскоре кто-то принес колбасы, сыр, консервы и, главное, вино! В городе вскрыли подвал винного завода и там, открыв пробки или просто проткнув бочки, лили вино. Лили в кувшины, чайники, котелки, любую посуду. Поляки и наши солдаты «работали» вперемежку. Налив посудину, многие уходили, даже не заткнув бочку. Появлялись все новые и новые «клиенты», и вскоре подвал был залит по щиколотку. Уже валялись у входа пьяные, кто-то захлебнулся. Прошлое кончилось, а новое не началось. В общем, безвластие!

Кто-то из солдат обнаружил цистерну со спиртом, и туда кинулись любители. К счастью, вскоре наша или другая часть выставила патрули и вакханалия утихла. Но те, кто употребил спирт, вскоре отравились. Оказалось, что это технический, кажется, метиловый спирт и от него слепнут или погибают. В нашем полку несколько человек умерло, несколько ослепло. Глупо, дико? Да, но из песни слова не выкинешь. Домой пошли похоронки, что погиб, сражаясь за Родину. Ослепшие горемыки вернулись домой инвалидами. Горе по глупости и элементарной распущенности. Сколько еще было нелепостей!

Утром вновь двинулись дальше.

К вечеру остановились на окраине одного городка. Оттепель, пасмурно, слегка капает с деревьев. Впереди лес, и за ним слышна редкая орудийная стрельба. Похоже, из танков. Вялые ответы, редкие автоматные очереди. Наверное, наткнулись на какую-то воинскую часть немцев, и завтра, исходя из предыдущего опыта, возможен бой. Пока никаких команд. Наш взвод, не разгружая машины, расположился на ночь в каком-то сарае близ леса, рядом огневики с прицепленными к машинам пушками. В сарае много душистой соломы, и каждый, сбросив вещмешок, устраивает себе лежанку. Теперь мы не копаем землянок, не роем ровиков, устраиваемся в домах, а на худой конец, в сараях, брошенных постройках. Лишь бы была крыша. Ощущение, что нет серьезной опасности.

Мы с Шалевичем пошли размяться к расположенному недалеко дому. Появился мужчина, поляк. За ним женщина лет 35 или чуть больше. Разговорились. Хотя чувствуется какая-то настороженность с их стороны и хроническая усталость от всего, что кругом творится. Поляк плохо говорит по-русски, а она (возможно, жена) прилично. Наверно, из эмигрантской семьи. Оказалось, они беженцы из Варшавы. Еле унесли ноги во время восстания. Вот остановились здесь у хозяев, не знают, что будет дальше. Здесь еще несколько семей. В Варшаве после восстания эсэсовцы свирепствовали вовсю, всех выгоняли из города или пристреливали. Чуть задержался — могли прикончить. Но особо зверствовали казаки. Да, да, ваши казаки, что у немцев служили. Ужас наводили, не щадили ни стариков, ни детей, прятались от них кто как мог. Это власовцы, поняли мы и стали говорить, что это предатели и они за все ответят, а вы скоро вернетесь и начнется мирная жизнь. Война кончается. Они кивали, соглашаясь и не соглашаясь, не веря уже ни во что. Я сбегал в сарай и принес пару банок консервов. Они были растроганы и очень благодарили. Только тут, по их голодным, чем-то обреченным взглядам переживших горе людей и, наверное, потерявших близких, мы поняли, как им плохо.

Вернулись в свой сарай. Я лег отдохнуть, а Шалевич куда-то исчез. Скоро он вернулся с кусками сотового меда. Ароматно запахло. «Здесь рядом пасека и омшаник, где хранятся на зиму пчелы, — пояснил он. — Я залез и взял пару рамок. Правда, пчелы, черти, пожалили. Ешьте!» — и он раздал нам куски сот. Я чуть пососал, выбросил воск и остатки сот. Не мог тогда съесть больше чайной ложки меда, не то что сейчас. Вдруг раздался дикий крик Шалевича. Пчела ужалила в губу или язык. Он сбросил пчелу, выскочил наружу и выпил на кухне пару кружек воды. Вернулся, ругаясь, и потом несколько дней ходил с раздутыми губами. Ночь прошла спокойно, а утром мы двинулись дальше, так как немцы исчезли.