Феликс Керстен - Пять лет рядом с Гиммлером. Воспоминания личного врача. 1940-1945

В 9 утра я представил Шелленберга Мазуру, который получил возможность высказать свои пожелания. От Шелленберга я получил твердое обещание поддерживать требования Мазура при переговорах с Гиммлером.

В 2 часа ночи 21 апреля в Харцвальде приехал рейхсфюрер СС в сопровождении Шелленберга и доктора Брандта. У нас с Гиммлером состоялся разговор наедине вне стен дома.

Я попросил Гиммлера быть по отношению к Мазуру не только дружелюбным, но и великодушным. При рассмотрении запросов Мазура не последнюю роль играет возможность показать миру, питающему отвращение к принятым в Третьем рейхе методам расправы с политическими врагами, что от такого подхода отказались и что на вооружение взяты гуманные меры. Доказать это крайне важно, чтобы история не вынесла одностороннее суждение о немецком народе. В ходе многочисленных прежних переговоров я понял, что Гиммлер очень восприимчив к аргументам подобного рода.

Гиммлер пообещал мне сделать все возможное, чтобы удовлетворить запросы Мазура. Фактически он сказал следующее:

– Я хочу зарыть топор войны между нами и евреями. Если бы от меня что-то зависело, многое было бы сделано по-другому. Но я уже объяснял вам, как развивались события и какое сложилось отношение к евреям и к иностранцам.

После этого предварительного разговора мы вошли в дом и представили собравшихся друг другу; доктор Брандт присоединился к нам немного позже. Гиммлер дружелюбно поздоровался с Мазуром и выразил удовлетворение его приездом. Затем мы сели за стол, и я принес чай и кофе, которые привез из Швеции. Итак, вокруг стола в моем доме в Харцвальде мирно сидели представители двух народов, находившихся на ножах и считавших друг друга смертельными врагами. И эта ненависть привела к гибели миллионов людей; тени погибших маячили на заднем плане. Я испытал потрясение, когда это пришло мне в голову.

Гиммлер начал разговор, сказав, что его поколение никогда не знало мира. Затем он сразу же перешел к евреям и сказал, что они играли ключевую роль в немецкой гражданской войне, особенно во время восстания группы «Спартак». Евреи были чужеродным элементом в Германии; в более ранние эпохи попытки выдворить их из страны провалились.

– Взяв власть, мы стремились решить еврейский вопрос раз и навсегда. С этой целью я создал эмиграционную службу, которая бы создала для евреев самые благоприятные условия. Но ни одна из стран, которые выражали такое дружелюбие к евреям, не согласилась принимать их.

Англичане требовали, чтобы каждый еврей, выезжая из Германии, имел при себе, как минимум, тысячу фунтов.

Мазур, внешне очень спокойный, вел разговор с Гиммлером умно и проявлял обширные познания. Он возразил, сказав, что международное законодательство никогда не допускало изгнания людей из страны, в которой они и их предки жили в течение поколений.

Гиммлер на это ничего не ответил, а начал говорить о проблеме восточного еврейства.

– Восточные евреи помогают партизанам и подпольным движениям; они стреляют в нас из своих гетто и становятся переносчиками заразных болезней, таких, как тиф. Чтобы справиться с эпидемиями, мы построили крематории, чтобы сжигать тела бесчисленных жертв. А теперь нас грозят повесить за это!

Мазур хранил молчание.

Тут же Гиммлер перешел к жестокости войны с Россией. Среди прочего он сказал:

– Русские – не обычные враги. Мы, европейцы, не в состоянии понять их менталитет. Мы должны либо победить, либо погибнуть. Война на востоке стала для наших солдат самым суровым испытанием. Если еврейский народ страдает от жестокой войны, не следует забывать, что она не пощадила и немецкий народ. – Далее Гиммлер стал защищать концентрационные лагеря: – Их следовало бы назвать воспитательными лагерями, потому что наряду с евреями и политическими заключенными там содержатся преступные элементы. Благодаря их изгнанию в 1941 году в Германии был самый низкий уровень преступности за многие годы. Заключенным приходится тяжело трудиться, но этим они ничуть не отличаются от всех немцев. А обращение с ними всегда было справедливым.

Мазур, которого охватило явное беспокойство, прервал его, сказав, что невозможно отрицать преступления, которые совершались в лагерях.

– Я допускаю, что они происходили время от времени, – согласился Гиммлер, – но я наказывал тех, кто несет за них ответственность.