Наталья Лебина - Повседневная жизнь советского города - Нормы и аномалии. 1920–1930 годы.

Даже в январе 1922 г. натуральная часть заработной платы — вещи и иные предметы быта — в полтора раза превышала денежную [450] Хозяйственный обзор Северо-Западной области за 1921/ 1922 гг. Пг., 1922. С. 120. . Как и во времена военного коммунизма, в 1921–1922 г. жители городов продолжали обменивать одежду и обувь на продукты питания на толкучках и рынках. Не удивительно, что большинство питерских детей школьного возраста, по свидетельству К. И. Чуковского, еще осенью 1922 г. считали основным местом работы своих родителей Мальцевский рынок, где взрослые проводили немало времени, пытаясь обменять остатки своего гардероба на еду.

Организованное распределение обуви и одежды, а по сути дела прямое нормирование внешнего облика населения города, продолжалось до осени 1922 г. Окончание вещевых выдач можно считать реальным переходом к нормам НЭПа в повседневной жизни. Однако на ментальном уровне усвоение бытовых практик новой экономической политики пока еще не произошло. Материальное положения основной массы население улучшалось медленно. Более того, после отмены бесплатных выдач вещей оборванство горожан возросло. Теперь оно вплотную коснулось и рабочих. Многие из них, судя по воспоминаниям наборщика одной из питерских типографий «ходили в гимнастерках с «разговорами» (так называли в шутку красные поперечные клапаны), носили ботинки с обмотками, а на голове буденовки-шлемы» [451] Вечтомова Е. А. Здесь печаталась «Правда». Л., 1969. С. 147 . Нередко на заседаниях фабрично-заводских комитетов обсуждались ходатайства о выдаче материальной помощи для покупки платья и обуви. Весьма характерно заявление, поступившее в 1923 г., в заводской комитет Обуховского завода. В документе отмечалось: «Из одежи у него (у рабочего. — Н. Л.) ничего нет, кроме того, в чем ходит на работу, а на работу ходит в рваном. То, что есть порвано и поношено» [452] ЦГА ИПД. Ф. К-601. Оп. 1. Д. 1127. Л. 3. .

Плохо была одета и основная масса молодежи, учившейся в 1929–1923 гг. в вузах и на многочисленных рабфаках. Писательница В. К. Кетлинская вспоминала о своей студенческой молодости: «В обиходе у меня были одна юбочка и две фланелевые блузки — по очереди стираешь, отглаживаешь и надеваешь в институт и на вечеринку, дома и в театр» [453] Кетлинская В. К. Здравствуй, молодость // Новый мир. 1975. № 11. С. 53. . Заметные трудности продолжала испытывать интеллигенция, ученые, писатели. Н. Мандельштам совершенно серьезно писала: «Женщины, замужние и секретарши, все мы бредили чулками». Сама она к моменту переезда в Ленинград в середине 20-х гг. имела «одно пальто на все сезоны и туфли с проношенной подошвой, подшитые куском шелка от юбки» [454] Мандельштам И. Вторая книга. М., 1990. С. 102, 103. . В дневниковых записях Чуковского, датированных декабрем 1922 г., зафиксировано «состояние» его расползшегося по швам пальто.

Свидетельством плохого состояния гардероба горожан в первые годы НЭПа является и их практически каждодневный труд по починке обуви и одежды. По данным С. Г. Струмилина, в декабре 1923 г. по будним дням служащие занимались латанием дыр на своих вещах в течение 0,9 часа, рабочие — 0,7 часа. На различного рода развлечения они отводили значительно меньше времени. Много сил отнимала и переделка платья. Вообще типичной чертой внешнего облика жителей городов было ношение перешитых вещей, чаще всего одежды дореволюционного образца В первоначальном виде носить эти вещи было уже невозможно, они не соответствовали новому жизненному темпу города. Однако морально устаревшие туалеты часто использовались в преображенном виде. То, что было уже не пригодно к переделке на себя, горожане отдавали старьевщикам. Эта профессия возродилась, когда прекратился прямой обмен вещей на продукты и началась купля-продажа Старую одежду доставляли на толкучки и барахолки. Здесь с конца 1922 г. жители крупных городов чаще всего и приобретали необходимые им вещи, но уже не путем обмена, а за живые деньги.

Примерно до 1924 г. на вещевых рынках можно было найти и особо престижные предметы одежды, пока еще носившие на себе отпечатки социальных приоритетов эпохи военного коммунизма, в частности, кожанку. В начале 20-х гг. этот вид одежды был самым ходовым товаром. В первую очередь эти вещи даже после введения НЭПа стремились приобрести начинающие партийные работники и комсомольские активисты. Модными атрибутами одежды женщин считались также черная юбка, белая блуза и красная косынка, напоминавшая более культурной публике фригийский красный колпак эпохи Великой Французской революции. Тянулись к внешней революционной атрибутике и желающие таким образом приобщиться к «пролетарской культуре» представители средних городских слоев, и в первую очередь молодежь. Надеть кожанку для многих из них означало зафиксировать факт изменения своей социальной ориентации. Писательница В. Ф. Панова отмечала, что в самом начале 20-х гг. ее муж, юноша из интеллигентной семьи, «ковал» из себя железного большевика: говорил гулким басом, вырабатывал размашистую походку, а главное, любыми путями стремился приобрести кожанку [455] Панова В. Ф. О моей жизни, книгах и читателях. Л., 1980. С. 87. . Любопытное свидетельство восприятия кожаной куртки как некоего мандата на привилегии в новом обществе встречается в весьма интимном дневнике молодой москвички, дочери мелких служащих. В 1924 г. она писала: «Я видела одну девушку, стриженую, в кожаной куртке, от нее веяло молодостью, верой, она готова к борьбе и лишениям. Таким, как она, принадлежит жизнь. А нам ничего» [456] Рубинштейн М. М. Юность по дневникам и автобиографическим записям. М., 1928. С. 234. . Феномен кожанки демонстрирует относительную инертность ментальных норм. Они явно не поспевали за изменениями в процессе прямого нормирования одежды населения.