Виктор Кудинов - Неволя

- Салех сказал, что у тебя шьет одна из дочек хатуни, урусутка. Она и бегает на свидание.

Она притворно изобразила на своем лице испуг.

- Мы теперь пропали. Салех выдаст нас.

Ей хотелось вызвать у Азиза сочувствие и склонить его на свою сторону. Он тотчас же откликнулся:

- Не посмеет.

- Господи, да откуда ты знаешь? Ведь Саид дружен с ним.

Она сказала это наобум, просто так, чтобы испытать Азиза, и, на свою беду, услышала:

- Саид берет у него только анашу.

Кокечин всплеснула руками.

- Значит, все-таки они знакомы! - И затвердила в подлинном испуге: Вот видишь! Выдаст, выдаст! Нам конец.

- Да не посмеет. Клянусь тебе, - стал уверять её Азиз и благородно пообещал: - Я тебя в обиду не дам.

"Он теперь мой! - подумала Кокечин удовлетворенно. - Через него я заманю Салеха..."

Анаша действовала. Колыхались стены, колыхался пол, потолок, перед глазами поплыли белые пышные облака, она и сама почувствовала себя таким облаком, и легкое ощущение полета начало кружить её. Они лежали рядом, голова к голове, и в то время как он, пылая от любви, горячо шептал, что она красива, лучшая из женщин, в её угасающем сознании билась мысль: "С Салехом покончить, покончить, покончить..."

Михаил и Тереха прибыли в ставку. Они решили купить седло у Салеха, хотя по соседству были и другие лавки купцов, торгующих кожевенным товаром.

Ознобишин подошел к открытому прилавку под навесом, а Тереха сел на землю в сторонке, как нищий, чтобы не привлекать внимание и получше разглядеть пожилого бородатого человека в туркменской шапке. То был Салех, очевидно на время заменивший своего работника. Михаил недолго выбирал нужное седло. Ему приглянулось маленькое, удобное, сшитое из хорошей твердой кожи. Михаил убедился в этом, прощупав его пальцем, сказал, что седло ему подходит, и стал торговаться. Салех почти сразу согласился на цену, предложенную Михаилом, а потом, получая деньги и подобострастно улыбаясь щербатым ртом, спросил по-русски:

- Ты русский, земляк?

Михаил невозмутимо направил свой взгляд в темные глаза Салеха и по-татарски ответил:

- Не понял.

Салех повторил по-татарски:

- Не урусут ли ты?

- Франк я. Из Сурожа.

- По какой надобности в Орде?

- По торговой. Коней покупаем.

Взвалив седло на плечо, Михаил по-приятельски подмигнул ему и пошел прочь, думая про себя: "Догадлив, черт!" Он не оборачивался, знал, что Салех наблюдает за ним, и шел твердо и спокойно, стараясь даже походкой показать свою невозмутимость.

Тереха нагнал его, когда Михаил уже отошел от базара.

- Он это! Клянусь Исусом! Чтобы мне провалиться на месте - он это! Он!

Михаил остановился и, развернувшись, держа седло на плече, огляделся. Никто из посторонних не обращал на них внимания, все проходили мимо, но все-таки он шикнул:

- Тихо ты - Исуса-то поминать. - А вздохнувши, молвил: - Никогда не думал, что меня сведет судьба с этим нехристем.

- Помнишь, как все наши поклялись отомстить ему за басурманство? спросил Тереха. - Мы только двое остались живы: ты и я.

- И што же нам с ним делать? - настороженно спросил Михаил, продолжая посматривать по сторонам.

- Заколем - и все тут! - заявил решительный Тереха.

Михаилу не хотелось приниматься за это богомерзкое дело, да понимал другого выхода не было. Салех знал о Маняше, преследовал Кокечин, над всеми ними висела угроза большой беды, может быть, даже смерти. Он сказал:

- Это всегда успеется. Тут надобно придумать што-то еще. Более надежное.

Тереха поплелся в становище, а Михаил зашагал в ставку к Кокечин. "Нечего тут делать. Ну их всех. Убегем - и все! - думал он, возбужденно размахивая руками. - Пускай гонятся, ежели пожелают. Мы тож не лыком шиты".

Глава сорок пятая

Быстрая ходьба отвлекла Ознобишина от мрачных мыслей, разгладила на лбу морщины и придала лицу прежнее серьезное выражение. Подойдя к юрте Кокечин, он не стал предупреждать о своем приходе, а сразу растворил дверь и вошел. В круге света, падавшего сверху на ковер, сидели Кокечин и Маняша. При виде его девушка вскрикнула и бросилась к нему, сияя радостной улыбкой.

Смутившись от столь внезапного порыва, Михаил прижал её легонько и отстранил.

- Извелась она без тебя, Мишука, - сказала китаянка.

Горькая улыбка тронула её припухшие яркие губы: откровенно выраженное чувство девушки радовало и печалило её одновременно. С тех пор как Маняша поселилась у неё в юрте, Кокечин полюбила её, как младшую сестру, и совсем не ревновала её к Мишуке, наоборот, учила тому, чего та не могла знать по молодости лет. Кокечин хотела сделать Мишуке приятное и поэтому не препятствовала Маняше ходить в степь. Эта молоденькая хорошенькая девушка, созревшая для любви, была его соплеменница, а на чужбине - Кокечин знала по себе - это вдвойне приятно, поэтому она и радовалась тому, что двое близких ей людей могли быть счастливы. А огорчалась оттого, что Мишука, её Мишука, становится другим, уходит от нее, вот и сейчас, хоть и рядом стоял, а был уже далеко, и она это очень тонко чувствовала.