Геомар Куликов - Спокойствие не восстановлено

- Живем, внучек, в тесноте, да и в обиде. Давно бы следовало подновить избу, а лесу нету. Где возьмешь, лес-то?

Скинули котомки - к ним ребятишки.

- Кышь! - прикрикнул дед Тимофей. - Кышь, окаянные!

Но похоже, слово его мало что значило. Принялись канючить на разные голоса:

- Гостинчика, тетя, дай...

Гошкина мать принялась рыться в котомке, а тетка Пелагея всплеснулась:

- Да откуда, сироты мои, взяться гостинцу. В исподнем повыскакивали из огня. Хорошо, что остались живы. А тут аспиды, нехристи проклятущие разворовали избу.

- И-и, - покачал головой дед Тимофей. - Не суди так. От нужды человек и чего не хочет сделает. Лесу - нет. Известная наша сторона. А избенки чинить надоть. Валются они. Вот и взяли, кто что сумел.

- Нешто чужое можно? Дознаюсь - я им покажу!

- Так ить и дознаваться неча. Секретов тут нету. С меня и можешь начать...

Тетка Пелагея, да и Гошка с матерью недоуменно уставились на старика.

- Столб-то, коим потолок подперт, аккурат взят из вашей избы. Кабы не он, может, нас тут всех давно подавило, ровно тараканов. Вишь, вовсе разваливается избенка.

Тетка Пелагея заплакала:

- Родственнички, чтоб вам всем... Нам куда теперь деваться? Под открытым небом ночевать? Староста чего глядел? Иль барина не убоялся?

- Так барин сам и дозволил. Пошел к нему Гришка-Косой просить лесу на починку избы, а он: нету лесу. Гришка ему - валится, мол, халупа, того гляди, вовсе рухнет. Он и отвечает: возьми, мол, со двора Семена Яковлева. Ну, а за Гришкой - остальные. Мы - по-родственному, зазорно вроде последнее бревно из нижнего венца выпросили у старосты. А не мы, так кто иной. Какая разница?

- Верно, касатки. Все верно... - подтвердила с печки старуха. - Барин дозволил, а староста распоряжение делал: кому и сколько. Нам бы поранее подойти, да посовестились.

Дед с отцом и дядей Иваном вернулись хмурые и, как показалось Гошке, обескураженные.

- Много ли выходили? - спросил дед Тимофей.

- Похоже, пшик.

- Как так?

- В ножки барину поклонились. Вспомоществования попросил: мол, лесу самую малость - крышу возвести над головой. Отвечает: подумаю, дескать, а покудова идите.

Дед Тимофей покачал головой:

- Худо, милые. Едва ли дождетесь подмоги. Наш барин и другие ноне всполошились перед волей, которая, сказывают, нам выйдет. Где могут жмут, силов нету. Кажинный день норовят для барщины вырвать. Бабам задают непомерные уроки. А чтоб от них подмога какая, едва ли то сбудется...

Ночевать опять разбрелись по разным избам. Жилье деда Тимофея для семерых Яковлевых было тесно. В нем остались дед Семен с Гошкой и его матерью.

Дед Тимофей, удовлетворивши первое любопытство о московском житье-бытье, с готовностью рассказывал про здешнее.

- Тяжело живем, трудно. Барщина, по Старостину приказу, - сколь надоть. И пять ден. И шесть. Случается, и всю седмицу.

- Положено-то три... - заметил дед Семен.

- И... - будто даже обрадовался возражению старик. - Кем положено неведомо, а нами не взято. К барину на старосту - челом. А он - таких делов не касаюсь, ступайте к старосте, разбирайтесь с ним.

- Может, и вправду староста причиной?

- Милый, да разве без барской воли староста что смеет? Не-ет, касатик, тут барин камедь ломает. На все первое его слово. И хотит, как я понимаю, напоследок выжать из крестьян сколь токмо возможно.

- Насчет воли верно ли?

- Про это, милый, тебя надобно спрашивать. Говорят, что в Москве, обскажи...

- Что и везде. Должна вроде быть воля от помещиков, а когда и как кто знает?

- Э-хе-хе! - вздохнул дед Тимофей. - Поверишь ли, устали - силов нет. Должно, предел какой перешли: то еще можно было терпеть, а нынче невмоготу. Мужики говорят: либо воля, либо берись за топор.

- С землицей как?

- Во-во! - оживился дед Тимофей. - В ней-то, похоже, вся загвоздка. Только слухи пошли о воле, принялись мужиков с добрых земель на худые переселять.

- А спорить?

- И-и, касатик, с барином-то? Родьку, младшенькова Паньковых, можа, помнишь? Заспорил. Показалось обидно и против справедливости. И что? Враз забрили в рекруты. Отец с матерью тепереча обливаются горючими слезами. Жену на сносях едва отходили, думали, помрет.

Легли спать поздно. Кряхтели на печи дед с бабкой, ругали ребятишек, что примостились там же и мешали старикам. Ворочались и чесались большие и малые на полу. Возился, беспокойно взвизгивая, поросенок, и на него спросонья сердито шипели гуси. То и дело заливался плачем младенец в люльке, и Нюрка вскакивала, чтобы укачать его. Выходил кто-то. Хлопала входная дверь, обдавая Гошку холодом.