Андрей Снесарев - Жизнь и труды Клаузевица

Вообще он не только не примкнул к каким-либо кружкам, он вообще оставался в стороне от всяких направлений, проникнутых излишней идеологией и мистикой. От 1807 г. остается его записка против «новейших сект», против мистического течения в романтике, с чем его, вероятно, ознакомил A. W. Schlegel: «…эти секты суть дети исторической нужды и возникают par contre coup [106] Как ответная реакция ( фран. )[ Прим. ред. ] , и я не знаю, почему их, которые плывут по течению и при ничтожном весе текут быстрее всех, должен считать за орудие, которое искуснее всего могло бы руководить рекою… Поэтому я не побоюсь пойти против той женственной мистики, которая постоянно ведет человека к темному берегу, на котором было бы лучше не высаживаться и на котором он стоит как беспомощный ребенок».

Он попробовал примкнуть к кружку Арнима — вероятно, при посредстве Марии, — но оставался недоверчивым к его напыщенности, пустому пафосу… О Шлейермахере он не упоминает ни слова, хотя он был исповедником Марии, личностью, проникнутой сильными и ясными политическими проблемами, но стоявшей на почве романтизма.

Клаузевиц прибыл в Кёнигсберг в хороший момент. Через несколько месяцев Штейна уже не будет, и комиссия по военной реорганизации мало-помалу рассеется. Но летом 1808 г. деятельность реформаторов еще огромна. Это момент, когда феодальная Пруссия разваливается, и на ее остатках создается «национальное государство», в котором все, без различия классов, получают права граждан. 8 августа, в день рождения короля, подписаны три наиболее важных декрета, из которых один уничтожал в армии телесное наказание (изъятие оставлено для очень дурных солдат), другой гарантировал всем офицерам, знатным или незнатным, право и возможности повышения, и, наконец, третий, уничтожая иностранцев, вводил рекрутскую систему на национальной основе. Клаузевицу было поручено Шарнгорстом ознакомить с этими реформами публику [107] Судя но письму Марии от 4 сентября 1808 г., установлены две из этих статей: одна в Йенской «Literaturzeitung» (11 октября 1808 г.) и другая в Галлеской «Allgem. Literaturzeitung» (от 2 ноября 1808 г.). Леман (Scharnhorst. II. S. 124) приписывает очень интересную статью в «Königsberger Zeitung» (23 сентября 1808 г.) также перу Клаузевица. Эта репортерская работа, по-видимому, не особенно приходилось ему по вкусу. По поводу рецензий он оговаривается пред невестой фразой: «Du kannst denken, dass ich bei der dritten die ganzen Kriegsartikel bis am Halse satt hatte» [ «Ты можешь себе представить, третьей из этих военных статей я сыт по горло» (нем). Прим. ред. ] ( Schwartz. I. S. 316). .

Февраль 1809 г.В феврале Клаузевиц, к своему большому удовольствию, был освобожден от обязанностей адъютанта при принце Августе и прикомандирован к военному департаменту, т. е. сделался уже в большой мере помощником Шарнгорста. Разрыв с Дон Жуаном, с одной стороны, и возможность работать со своим наставником, занятым великим делом реорганизации армии, наполнили сердце Клаузевица большой радостью. 23 февраля он пишет невесте: «Как труд кажется мне теперь легким! Словно я вышел из холодной могилы и в прекрасный весенний день вновь вернулся к жизни». Увы, это был лишь сладкий миг переживаний!

Основные устремления реформ Шарнгорст еще в конце 1807 г. обрисовывал, как попытку внушить нации чувство самостоятельности, дать ей возможность познать самое себя. «Это все, что мы можем, — писал генерал своему ученику, — разрушить старые формы, развязать узы предрассудков, вызвать возрождение, оберегать и не мешать стране в ее возрождении; дальше не идет наш круг действий». Это величественно скромное понимание, видевшее в реформе лишь средство к цели, базировавшееся на ожидании внутреннего переворота, не удовлетворяло Клаузевица. Его отправная данная базировалась на внешней политике. В статье от 1809 г., полемика которой не была направлена против Шарнгорста, все же ясно видна эта расходимость основных понятий; в ней он подчеркивает, что он также за преобразование государственного аппарата, но рычаг преобразований видел в напряжении против внешнего врага, а не во внутренней реформаторской работе. «Вы хотите революции, я ничего против нее не имею, но разве эта революция в гражданском и государственном смысле не произойдет много легче в процессе движения и взрыва всех частей, которые вызовет война?» В этом смысле Клаузевиц являлся не реформаторским, а революционным темпераментом.

Вообще, как в военной области, так и в сфере практической политики Клаузевиц обнаружил раздвоение, разлад между пониманием и возможностью. Если Клаузевиц в реформаторской деятельности не принял оригинального участия, а помогал лишь реформаторам косвенно, то это нужно объяснить — помимо того, что он почти на целое поколение был моложе главных деятелей — еще и тем, что его размах был слишком прямолинеен, он мыслил крайними мерами, им слишком владела мысль о военном подъеме. Из своего плена он вынес увлечение актами резкого характера, насильственными, и ему непонятны были та осмотрительность и постепенность, основанные, прежде всего, на неустанности и неуклонности работы, которыми были проникнуты Шарнгорст и Бойен. История, как мы знаем, оправдала их систему.