Франц фон Папен - Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947

Сэр Дэвид Максвелл Файф, британский обвинитель на Нюрнбергском процессе, утверждал, что моим долгом было публично протестовать против событий 30 июня и объявить о своей отставке. Это должно было привлечь внимание внешнего мира и, вероятно, изменило бы дальнейший ход событий. На это я могу только возразить, что при полном контроле, который осуществлял над прессой и радио Геббельс, сама идея публичного протеста, в обычном смысле этого слова, была попросту иллюзорна. Кроме того, хотя выдвижение контробвинений и является скверным способом защиты, я чувствую себя вправе отметить вот что: в то время, когда в Германии происходили эти события, внешний мир был информирован о них гораздо лучше, чем большинство самих немцев. Ни события 30 июня, ни постоянное пренебрежение Гитлера международными договорами, о чем свидетельствовали ремилитаризация Рейнских провинций, введение всеобщей воинской повинности, отказ от соблюдения Версальского договора и аннексия Австрии, – все это не препятствовало зарубежным странам заключать с ним соглашения, покуда они видели в нем защиту от угрозы большевизма. «Умиротворение» – политика, выдуманная не в Германии. Действия одного человека, какое бы положение он ни занимал, могут иметь только незначительные последствия. Весь остальной мир несет за события вполне реальную ответственность.

Попытки восстановить монархию. – Принципиальное согласие. Гитлера. – Гинденбург поддерживает реставрацию. – Встреча Гитлера с Муссолини. – Кончина Гинденбурга. – Пост президента переходит к Гитлеру. – Армия присягает на верность

Смерть Гинденбурга, последовавшая 2 августа [1934 года], устранила последний барьер на пути Гитлера к абсолютной власти. Мы понимали опасность, связанную с переизбранием в президенты человека, пребывавшего в таких преклонных годах. Брюнинг, находившийся в то время у власти, должно быть, много размышлял о кандидатуре фельдмаршала. Трудно понять, почему он рекомендовал тогда Гинденбурга для избрания на пост главы государства, если правдивы его заявления, сделанные в недавние годы. Он утверждает, что в сентябре 1931 года у Гинденбурга случился удар, на десять дней лишивший его способности работать. Мейснер, chef de cabinet президента, отрицает это, как и господин фон дер Шуленберг, адъютант Гинденбурга. У нашего старого господина действительно часто бывали приступы слабости, но они нисколько не влияли на его интеллект. Когда я стал в июне 1932 года канцлером, президент находился в здравом уме и твердой памяти, и умственные способности не покидали его в этот критический период. Только в конце 1933 года его начали оставлять физические силы, но и тогда не наблюдалось никаких признаков интеллектуальной слабости.

Тем не менее было ясно, что он не проживет вечно, и я понимал, что его смерть будет иметь серьезные последствия. Ярость национал-социалистов непрерывно возрастала, а Гитлер не мог или не хотел усмирить наиболее отчаянных членов своей партии. В случае смерти президента было крайне нежелательно, чтобы его мантия досталась Гитлеру или кому-либо из его партийных товарищей. Не говоря уже об опасности соединения в одном лице постов главы государства и главы правительства, казалось жизненно важным не допустить попадания в руки Гитлера рейхсвера – единственного инструмента власти, еще не доставшегося нацистам. Поэтому я поднял этот вопрос перед некоторыми из своих коллег по коалиционному кабинету. Они опасались затевать этот разговор с Гитлером, хотя я был уверен, что этого не избежать.

Единственным разумным выходом из положения казалось восстановление монархии. Гитлер никогда не согласился бы на проведение выборов любого лица, у которого он оказался бы в номинальном подчинении, но была вероятность того, что он будет уважать институт короны. В стране по-прежнему сохранялись сильные монархические настроения. Что до меня, то я всегда поддерживал идею установления конституционной монархии по британскому образцу, которая служила бы посреди изменчивых проявлений общественной жизни воплощением неколебимой верховной власти. Каким-то образом мне предстояло подвести к этой мысли Гитлера. В марте 1934 года у нас с ним состоялась на эту тему продолжительная беседа. Я доказывал, насколько трудно ему будет отказаться от лидерства в партии, чтобы занять пост свободного от политических пристрастий главы государства. Я намекал, что невозможно будет ожидать от него передачи политического руководства в другие руки, а потому единственным возможным решением может стать только возврат к монархии.