Франсиско Луке - Луна доктора Фауста

- Что стряслось, лейтенант? - спросил Гуттен.

- Турки, сударь, турки! - прерывающимся от важности сообщения голосом отвечал тот.- Турки наступают на Вену! Их двести пятьдесят тысяч, и предводительствует ими сам Сулейман.

Гуттен рассеянно теребил бороду.

- Надо сей же час отправляться в Вену,- сказал он Штевару.- Я нужен отчизне и эрцгерцогу.

- Полно, Филипп! Куда тебе ехать? Через два часа стемнеет. Давай-ка лучше зайдем в эту харчевню - тут довольно чисто - да поужинаем. Переночуешь, а на рассвете тронешься в путь со свежими силами.

Они сели за широкий стол и принялись за сочного жареного гуся. Сидевший напротив белобрысый веснушчатый крепыш то и дело приветливо посматривал на них, словно ожидая возможности вступить в разговор. Гуттен не обращал на него внимания и горячо доказывал Штевару, что должен выехать сегодня же в ночь.

- Прошу прощения, сударь! - не выдержал наконец крепыш.- Я невольно подслушал ваши слова. Вам нужно попасть в Вену? Нет ничего проще. Я капитан быстроходного парусника, который через два часа снимется с якоря. Если угодно, могу взять вас на борт.

- Как славно! - просиял, позабыв свою надменность, Гуттен.- Принимаю ваше предложение.

- Меня зовут Андреас Гольденфинген,- представился моряк.- Ручаюсь вам: быстрей, чем на моей посудине, вы ни на чем до Вены не доберетесь, тем паче что Дунай сейчас полноводен, а ветер попутный.

Он пустился было в пространные объяснения, но тут за спиной у Гуттена раздался голос, при звуке которого он так и подскочил на стуле:

- Здорово, толстяк! Здорово, старый плут!

Гольденфинген радостно облобызался с новоприбывшим - рыжеволосым статным молодым человеком лет двадцати восьми.

- Как я рад нашей встрече, господин Федерман!

- Клаус! - вскричал, обернувшись, Гуттен.

А Штевар впился в лицо гостя внимательным взглядом. Федерман был среднего роста, волосы его и борода были тщательно подстрижены. Портило его лишь легкое судорожное подергивание головы - она то и дело откидывалась к левому плечу. Швабское наречие, на котором он говорил, звучало в его устах так певуче и музыкально, что Даниэль, хоть и был предубежден против Клауса, памятуя нелестный отзыв графа Циммера, почувствовал, что веселость гостя поневоле передается ему. Федерман приветствовал его с дружелюбной непринужденностью, не дожидаясь, пока ревнитель этикета Гуттен церемонно представит их друг другу. Все снова уселись за стол, бегло обмениваясь новостями. Кто-то сослался в разговоре на графа Циммера, и Федерман лукаво спросил у Штевара:

- Мне было и невдомек, сударь, что вы понимаете язык зверей! Как это вы сумели объясниться с этим боровом? - И, не получив ответа, повернулся к Гольденфингену: - Ну, поговорим о вещах более приятных. Скажи мне, толстяк, в добром ли здравии оставил ты свою красавицу Берту? Во всей империи не сыскать трактирщицы милее. А уж стряпня ее и вовсе чудо из чудес.

- Спасибо на добром слове,- поклонился моряк.- Непременно передам жене.

- Что занесло тебя в Ульм? - спросил Гуттен, дотоле молчавший.- Я полагал, ты уже плывешь в Венесуэлу.

- Отчаливаем завтра на рассвете. Я приехал проститься с матерью и отцом. Со мной несколько латников и двадцать четыре силезских рудокопа. Ну, а ты что намерен делать? Неужели так до старости и будешь бегать с поручениями их величеств?

- Ради бога, замолчи, Клаус! - взмолился Филипп.- Разве тебе не ведомо, что моя служба зиждется на строжайшем соблюдении тайны?

- Да какая там тайна! Здесь, в Ульме, каждая собака знает, кто ты и чем занимаешься. На рыночной площади один из моих латников сказал мне: "Только что прибыл Филипп фон Гуттен, любимый государев гонец". А когда я спросил у какого-то старика, где тебя найти, он не только указал мне эту харчевню, но и добавил: "Он - вылитый Альбрехт Дюрер в молодости". Ты видел в Нюрнберге его автопортрет? Действительно, похож как две капли воды: темно-русые длинные волосы и скорбный лик Христа. А почему бы тебе не отправиться со мной в Индии? - внезапно перебил он себя.- Может, там твое счастье? Вернешься, обретя и деньги, и опытность.

- И думать нечего! Турки собираются осадить Вену, угрожают Европе. Мое место - подле императора и эрцгерцога.

- Ах, это старо как мир: Восток воюет с Западом. Сулейман ничем не лучше и не хуже Аттилы или Чингисхана. Скоро ему надоест это все, и он опять заберется в свое логово. Едем-ка лучше со мной в Индии, Филипп фок Гуттен!

- Сударь,- почтительно напомнил Гольденфинген,- нам пора.