Ольга Чехова - Мои часы идут иначе

Я машу добровольцу противовоздушной обороны.

Он подбегает ко мне с деревянным ящиком. Мы кладем тело и руку в ящик. Доброволец торопливо бежит обратно к машине, в которой лежит еще много пустых ящиков.

Я иду дальше. Слезы от едкого дыма застилают глаза.

Я спотыкаюсь, чуть не падаю, удерживаюсь и наступаю на мягкую, кашеобразную массу. Я стою среди обгорелых кусков мяса… их уже больше невозможно опознать.

Доброволец подбегает ко мне с новым ящиком. Я машу ему — пусть подождет.

Он неправильно понимает мой жест, бежит дальше… Какая-то стена обрушивается. Горящая балка убивает его. После отмены воздушной тревоги мы с коллегами помогаем при расчистке завалов.

В Кёльне я переживаю налет в бомбоубежище театра. А в это время горит гостиница, в которой я живу. Мои вещи сгорают тоже. При этом известии я только пожимаю плечами.

Днем позднее в Гамбурге зажигательная бомба попадает в наш театр. Мы совсем рядом, в подземелье. Под развалинами театра остается лежать мой личный гардероб.

Я возвращаюсь в Берлин прямо в театральном костюме из исторической пьесы. Никто не обращает внимания — у людей иные заботы…

Несколько вечеров спустя сирены снова прерывают наш спектакль. Мы к этому привыкли. Редкий спектакль теперь доигрывается до конца.

С моей коллегой Тони Тетцлафф мы мчимся в бомбоубежище. Обычно оно битком набито еще до того, как мы приходим. На этот раз везет. Нам удается втиснуться.

Идет бомбежка центральной части города, в которой находится бункер. Мы толкаемся, сидим на корточках, плотно прижавшись друг к другу.

Бомбы грохочут, словно град.

В четырех-пяти метрах от нас стонет женщина в родовых схватках и падает без сил. Несколькими секундами позднее ее ребенок издает свой первый писк в спертом полутемном помещении: преждевременные роды от шока…

Бомбы падают еще ближе, еще плотнее.

Бункер трясется и трещит. Дети, женщины и даже мужчины плачут, молятся, причитают…

Тони Тетцлафф и я вдруг начинаем смеяться. Мы смеемся возбужденно, не контролируя себя, в состоянии абсолютной истерики. Мы не хотим смеяться, но смеемся, ибо близки к сумасшествию. Но другие не понимают это. Они только слышат, что две женщины хохочут, здесь, сейчас…

— Вон! — орет кто-то.

Трое пожилых мужчин хватают нас, проталкивают впереди себя и бормочут: «Вон… вон этих баб!..» Вокруг нас рассвирепевшие, перекошенные злобой лица, и почти во всех глазах готовность линчевать.

Двое охранников воздушной обороны стоят на вахте у запертой стальной двери. Они призывают разбушевавшихся к спокойствию. Тщетно.

А мы смеемся еще пуще, почти задыхаясь от приступа.

Кто-то бьет нас, Тони Тетцлафф падает. Я пытаюсь поднять ее. Мужчины напирают. Охранники бессильно отступают.

Я падаю рядом с Тони…

Сирена спасает нас.

Охранники противовоздушной обороны распахивают стальные двери. Отбой… Мы с Тони чуть не поплатились жизнью, считаем мы. Задыхаясь, я оглядываюсь: никто не преследует нас…

Спектакль «Любимая» нам удается сыграть без воздушного налета. Пятисотое представление. Чудо.

Другое чудо поджидает нас в тот же вечер: жаркое из косули!

Геббельс приглашает по случаю энного юбилейного спектакля в свой дом под Ланке.

Он принимает нас один. Его семья отдыхает от авианалетов в Австрии.

Дом Геббельса маленький и уютный, приусадебный участок поразительно большой. Я спрашиваю его, почему он и дальше не застроил такой прекрасный участок.

Первая часть ответа следует незамедлительно и уверенно, вторая — после некоторых колебаний и оказывается откровенной:

— Земля принадлежит не мне, а городу, да и для кого мне строить? Если меня не будет в живых, мои дети не должны расплачиваться за ненависть, предназначенную мне…

1 мая 1945 года Геббельс вместе с женой и детьми примут яд в бункере рейхсканцелярии — всего через несколько часов после того, как его фюрер покончит самоубийством…

Конец войны застает меня с дочерью Адой и внучкой Верой в моем доме в Кладове.

Наш собственный маленький бункер, тридцать шесть ступенек под землю, постоянно переполнен друзьями-соседями: часто приходит Карл Раддатц с женой, афганский посланник, господа из швейцарского Красного Креста, которые жмутся к нам, потому что мы говорим по-русски.

Электричество уже давно не подается, водопровод разрушен. На соседнем участке есть колодец, у которого мы по ночам часами выстаиваем за водой. Днем из-за воздушных налетов авиации это очень опасно.