Ольга Чехова - Мои часы идут иначе

Восемь десять.

Я еду в фирму. Свой белый «БМВ» вожу до сих пор сама: мне это доставляет удовольствие.

Сегодня на повестке дня большое обсуждение перестройки и расширения наших помещений на Тенг-штрассе. В офисе я здороваюсь с моим компаньоном, директором по продажам и секретаршей по производству. Мы сидим все вместе: комнаты слишком маленькие, тесные — необходимо добавить помещения соседнего дома. Производство расширяется, нужен конвейер. И мы не проходим мимо автоматизации.

Я иду в лабораторию. Представитель строительной фирмы поясняет мне план расширения вновь присоединенных помещений, показывает, какие стены необходимо сломать, чтобы образовалось место для установки конвейера.

Мимо высоких, переполненных стеллажей я возвращаюсь обратно в офис. Здесь составлено свыше ста препаратов; над девятью мы начинаем работу. Меня всегда радуют награды, завоеванные нашей продукцией, — например, международный Гран-при в Венеции.

Секретарша называет мне даты моих выступлений в Гамбурге, Ганновере и Дюссельдорфе; она заботится о том, чтобы я смогла увязать между собой доклады без существенной потери во времени.

Еду домой.

Ранний полдень. Час пик пока не начался, движение на улицах слабое. Я могу подумать о том, что мне сегодня еще предстоит сделать.

Мне приходит на ум, что я хотела позаботиться о посадке новых цветов на могиле дочери Ады в Грефельфинге.

Дома меня ждут Бамби, Аби и Шнурри.

Бамби, радостно тявкая, прыгает вокруг меня, словно не видела по крайней мере неделю; Аби степенно по-дружески тычет меня своей влажной мордочкой несколько раз в бок; Шнурри ждет, когда господа собаки утихомирятся, затем важно трется вокруг моих ног и снова сворачивается в клубок в каком-нибудь наиболее уютном кресле.

Шнурри обязана жизнью моему правнуку Ники. Однажды он попросил у меня пять марок, «еще лучше семь», — важно добавив при этом. Я дала ему семь.

Он исчез и потом появился со Шнурри, купив его у людей по соседству, которые попросту собирались утопить котенка. Шнурри обошелся ему в пять марок, и, таким образом, на своей акции по спасению он вмиг еще и «заработал» две марки.

Марианна, мой добрый «домовой», приносит почту. Ее много — я разберусь с ней позднее.

«Солдат Миша», двадцатилетний сын умершей дочери Ады, приветствует меня. Сейчас он служит в Люфтваффе и у него краткосрочный отпуск.

Мы выпиваем по чашке чаю. Он рассказывает мне о своей службе — не слишком много и не слишком охотно. Что-то есть в этом напоминающее Йепа…

Миша — совсем другой тип, и все же…

«Надеюсь, ему не придется нажимать на спусковой крючок», — думаю я, и тут меня радостно целуют: из другой половины дома пришел Ники. Он-то и проводит меня на могилу дочери.

Я обсуждаю с садовником новую посадку. Ники молча прислушивается. Когда садовник уходит, говорит неожиданно:

— А правда, что теперь ты следующая?

— Возможно, — отвечаю я обескураженно, — но утверждать этого нельзя.

— Почему?

Я бросаю короткий взгляд на могилу Ады:

— Иногда умирают гораздо моложе…

Ники небрежно кивает головой и деловито констатирует:

— Ну, бабушка — исключение, она разбилась. Но по правилам должно быть так: сначала умрешь ты, потом папа, потом мама, а потом, — он разводит руки, словно собираясь с трехметрового трамплина прыгнуть в воду, — а совсем уж потом и я сыграю в ящик…

Я слегка озадаченно гляжу на него.

Он беззаботно смеется.

После ужина я просматриваю почту. Несколько писем от друзей, большинство от незнакомых людей, молодых и пожилых, которые поверяют мне свои большие и малые заботы: морщины и морщинки, одиночество, опустошенность, пресыщенность, проблемы брака, страх бытия…

Я делаю пометки на полях для ответа.

Для одной молодой женщины в депрессивном состоянии я помечаю: «Каждую секунду, минуту и час, прожитые вами без счастья, вы потеряли безвозвратно»…

23 часа.

Дом затихает. День подходит к концу. Еще один день из череды многих…