Ольга Чехова - Мои часы идут иначе

В эту ночь я плохо сплю. Просыпаюсь от любого шума. Я уже не раз слышала, на что способен Геббельс, когда задевают его самолюбие.

На рассвете перед нашей дверью тормозит машина. Я встаю. Гестапо имеет обыкновение приходить рано утром, как мне уже известно.

Жду звонка. Но машина отъезжает.

И все же мы пока еще не отделались от доктора Геббельса и «Любимой»: постановка выдерживает сто пятьдесят представлений. Итак, снова «юбилей». Геббельс самолично вручает нам два дуэльных пистолета времен Французской революции, которые, как реквизит, играют важную роль; он вручает их вызолоченными в качестве дара.

Раддатц ненавидит Геббельса и не делает из этого тайны. Его беспечность граничит с самоубийством.

— В сущности, я мог бы теперь вызвать вас на дуэль, господин министр, или вы находите это опасным? — ухмыляется он, когда тот вручает ему пистолеты.

— С вами — нет, — парирует Геббельс, — просто это было бы не совсем честно с моей стороны, я хороший стрелок, и вас я бы наверняка ухлопал!

Этот раунд остается за Геббельсом, а следующий — за Раддатцем. Лида Баарова, красивая, изящная чешка, — большая любовь маленького доктора. Фильм «Баркарола» делает ее популярной во всей Германии. В кругу артистов и вне его хорошо известно, что Геббельс часто навещает Лиду Баарову в ее доме в Кладове. Этим он выводит из себя даже фюрера: Гитлер энергично советует Геббельсу снимать свои комплексы, вызванные косолапостью и маленькой, «абсолютно негерманской фигурой» не тем, что он, используя министерский пост, пытается переспать со всеми подряд смазливыми рослыми актрисами. А одна из них к тому же чешка… Либо он заботится о своей семье, и прежде всего детях, либо подает в отставку… Геббельс не подает в отставку. Он расстается с Лидой Бааровой.

Но не сразу. Пока он еще навещает ее, сохраняя «маскировку»: до или после своего рандеву он наносит краткий визит тому или иному известному коллеге прелестной Лиды Бааровой, чтобы внешне все выглядело пристойно. Так, иногда он приезжает и ко мне, к крайнему маминому неудовольствию. Ничто не властно заставить ее встретить гостя или сделать приветливую мину. Когда министр приезжает, она скрывается. Слава Богу, она хоть понимает, что я не могу заставить стоять под дверью министра, правда не более того.

Итак, Геббельс заскакивает «на минутку».

Я с Раддатцем и другими коллегами сижу в моем маленьком домашнем баре на антресолях, куда ведет узкая кованая лестница. На верхней площадке стоит деревянная скульптура в метр высотой, готическая Мадонна. Сама же лестница в полумраке и освещена лишь фонарем с двумя мягко светящими свечами. Это создает настроение, а для тех, кто знает каждую ступеньку, не опасно. Геббельс же, с трудом передвигающийся на коротких ножках, запинается о ступеньку, спотыкается об основание скульптуры, виснет на ней и скатывается по лестнице обратно вниз; еще во время падения он судорожно обхватывает тяжелую деревянную фигуру, безуспешно пытаясь найти в Мадонне опору…

Мы вскакиваем, страшно напуганные, один Карл Раддатц звонко хохочет.

— Что-то новенькое, господин министр, — радостно ухмыляется он, — совсем уж небывалое: ну и как ощущения в объятиях святой девственницы?..

Из властей предержащих Третьего рейха и их высокопоставленных гостей «падшим» я видела лишь Геббельса — с другими сталкиваюсь или знакомлюсь по другим поводам.

Геринг, «верный рыцарь фюрера», «имперский егермейстер», фанатик униформы, знает толк в представительстве, или, точнее говоря, он умеет принять людей, придать государственным приемам внешний эстетический лоск.

Так, во время приема короля Югославии Павла Шарлоттенбургский замок освещен только свечами. На столах изумительный старинный фарфор, дорогой хрусталь; прелестные цветы — замечательная декорация. Мой сосед за столом Эрнст Удет, к этому времени уже ставший «генералом дьявола», как его позднее назовет Карл Цукмайер*. Этого всемирно известного мастера высшего пилотажа я прежде часто встречала у Ульштайнов.

Мне бросается в глаза, что бокал Удета все время пуст. Кельнеры обносят его. Я спрашиваю о причине. Он отвечает мне тихо, что «Герман» (Геринг) строго запретил ему пить. В этот момент Герман не смотрит в нашу сторону. Тогда Удет молниеносно меняет свой пустой бокал с моим, быстро приветствует меня, приподняв его, и осушает одним махом. Уловка в течение вечера удается еще несколько раз. Теперь Удет в прекрасном настроении; он веселится, как большой ребенок, ибо снова оставил Геринга в дураках.