Элен Фисэль - Жизнь Марии Медичи

По большому счету, в страсти, охватившей Генриха, не было ничего удивительного. Жизнь он вел напряженную, и любовь была для него отдушиной. Или болезнью, и на сей раз болезнь оказалась серьезной.

Генриху было уже пятьдесят пять, и сорокалетняя разница в возрасте, конечно, не могла его не напрягать. С одной стороны, пятьдесят пять – не восемьдесят, но и не тридцать, когда можно позволить себе гораздо больше. Не будет ли он выглядеть посмешищем в глазах юной прелестницы? Но разве король может выглядеть посмешищем? Будучи девушкой умной, Шарлотта-Маргарита ответила на его страсть.

У семейства Монморанси на дочь были свои виды. В женихи ей прочили веселого и отважного кавалера Франсуа де Бассомпьера. Тот не был в нее влюблен, но и от брака не отказывался.

Однажды Генрих вызвал его к себе и заявил о своих намерениях самым бесстыдным образом:

– Бассомпьер, я буду говорить с вами, как друг. Я отчаянно влюблен в мадемуазель де Монморанси. Выбор у нас с вами небольшой: если вы женитесь на ней, я вас возненавижу; если она меня полюбит, вы возненавидите меня. Так как же нам поступить?

Этого оказалось достаточно, чтобы Франсуа оставил всякие мысли о женитьбе, сулившей ему либо постыдную участь рогоносца, либо, что еще хуже, вражду с собственным королем.

Между тем, разговор продолжился:

– Я думаю выдать ее за своего кузена, принца де Конде. Таким образом, мадемуазель войдет в нашу семью и будет мне утехой в старости, которая, увы, не за горами. Принц же получит сто тысяч ливров годового дохода и сможет вволю поразвлечься на эти деньги.

Франсуа де Бассомпьер оценил сделку. А вот Генрих II де Бурбон, принц Конде 61, похоже, не захотел быть «снисходительным мужем».

Свадьбу тихо сыграли в феврале 1609 года. Но потом случилось непредвиденное: едва двадцатилетний принц вступил в права супруга, он всеми силами стал оберегать красавицу-жену от домогательств короля. Более того, в ноябре 1609 года принц де Конде и Шарлотта-Маргарита де Монморанси решили бежать из страны во Фландрию. Разъяренный Генрих стал хлопотать о расторжении устроенного им брака, но не довел дело до конца, так как ему пришлось готовиться к войне с Австрией, направленной на ликвидацию гегемонии в Европе испанских и австрийских Габсбургов. Однако и это его предприятие осталось незавершенным…

Здесь важно указать еще одну деталь. До рождения дофина Людовика (1601 г.) принц Конде был возможным наследником французской короны.

Знала ли Мария Медичи о новом увлечении своего мужа? Конечно, знала. Во-первых, об этом шептались во дворце на каждом углу, а, во-вторых, масла в огонь подливали Леонора Галигаи и Кончино Кончини. Именно они и научили Марию, как себя вести.

Разразившийся скандал был ужасен. Мария (и в этом ее вполне можно понять) стала как никогда раздражительна. Своему верному герцогу де Сюлли король даже признался:

– Она теперь относится ко мне не просто холодно, но и презрительно. Я пытался к ней подойти, обнять, пошутить. Все напрасно!

Де Сюлли лишь покачал головой:

– Сир, эта история наполняет меня самыми дурными предчувствиями…

– И вы тоже, – в голосе Генриха IV послышалась горечь. – Но я могу поклясться, что все это излишне преувеличено. Тут явно постарался этот пес Кончини! Это все он и его отвратительная Галигаи… Это они стараются настроить мою супругу против меня!

– И какой вывод вы из этого делаете? – спросил герцог.

– Если бы я знал, друг мой…

И действительно, увидев мужа, Мария Медичи теперь резко прерывала беседу с подданными, например, с Кончино Кончини или герцогом д’Эперноном 62, и уходила в свои покои. Разговаривали они обычно о Генрихе и, будь это простые люди, их бы давно уже обвинили в заговоре против короля.

Изменились и взгляды Марии. Вообще-то она и раньше называла Лувр публичным домом, но теперь решила действовать. Заявившись к Генриху, она объявила, что решила казнить за излишнюю распущенность одну из своих фрейлин. Генрих сначала лишь пожал плечами, но потом сказал, что на дворе XVII век, а парижский двор – самый просвещенный двор Европы, и поэтому подобная суровость здесь недопустима.

На это Мария заявила ледяным тоном:

– В Лувре не должно быть публичных девок.

– Но это явное преувеличение, – возразил король. – К тому же вы и раньше выражали недовольство, но это не влекло за собой подобных последствий…

– А вот теперь последствия будут самыми жесткими. Я не потерплю…