Симона Берто - Эдит Пиаф

"Посмотришь на тебя и не скажешь, что ты зарабатываешь на жизнь тем, что дерешься". Он рассмеялся: "Но я дерусь не за тем, чтобы сделать больно, я честно наношу удары".

Мне захотелось попросить у него прощения.

Марсель вкалывал в поте лица. Когда я увидела его на тренировке, он был похож на большое животное, он весь состоял из мышц, таких твердых, что если бы в них вонзить иголку, она бы сломалась. На голове у него была каска, а прокладка в зубах делала его похожим на бульдога. Он подпрыгивал на быстрых ногах, как танцовщица. Боксерские перчатки превращали его руки в огромные, круглые лапы, и он так загонял своего партнера-тренера, что мне его стало жаль. В конце концов Марсель, как и я, забеспокоился. Задача его заключалась в том, чтобы бить сильнее, но он всегда боялся, как бы не ударить слишком сильно.

"Как дела, старина?" - спрашивал он своего "противника", который начинал задыхаться.- "Ничего, Марсель, давай. Нападай".

Сам Марсель совершенно не переносил, когда ему причиняли боль. Он, такой добрый, считал, что это делают нарочно, и приходил в ярость.

Того, что было у меня с Марселем, никогда не было с другими удивительное согласие. Не нужно было ничего говорить. Он знал обо мне все, кроме одного: Эдит, Могла ли я подумать, что благодаря боксеру из Касабланки я к ней вернусь?

Шло время. Я продолжала изнывать от тоски в этой чертовой дыре, а Эдит тем временем встретила Марселя. Мне это не было известно, я застряла на Жобере. Мне казалось, что я брошена ею, забыта, а она все уши прожужжала Марселю о своей сестренке:

"Знаешь, у меня есть сестра, она тебе понравится".

"Конечно, понравится!" - ласково отвечал Марсель, он всегда разделял мнение Эдит. Она стала его божеством. Все, что она ни говорила, что ни делала, было прекрасно.

Позднее они рассказывали, каждый в отдельности, про это, и я могла представить себе, как все произошло.

Эдит очень гордилась своим возлюбленным, своим Марселем, и сгорала от желания показать мне его. Уж о нем-то я бы не сказала ничего плохого при всем том, что характер у меня паршивый и, когда мне не нравились ее возлюбленные, я им устраивала веселую жизнь. Я их раскусывала с первого взгляда. Опыт у меня был, а сердце мое в оценке не участвовало. Мужчин, особенно мужчин Эдит, я судила холодно и беспристрастно.

Но он, ее Марсель, не был похож на других. Он должен был меня поразить. Ей хотелось скорей мне его представить. Рассказывая ему обо всем, она говорила и о своем одиночестве:

"Знаешь, ведь у меня нет семьи. Матери нужны только мои деньги". Тебе этого не понять. Вот, например, однажды, мы уже были тогда с Момоной, я сказала: "Все-таки у меня есть мать!" Чтобы разыскать ее, мы пошли к отцу. Узнали ее адрес. Мне было пятнадцать лет, ребенок, я пела на улице с Момоной.

Приходим. Мать на нас смотрит. Ни поцелуя, ничего.

- Так, это ты. А другая кто?

- Момона.

- Ладно. Идите сюда! Какие вы грязные!

Она коснулась наших волос кончиками пальцев:

- У вас вши!

Они нам не мешали, мы привыкли. Она послала нас в аптеку за жидкостью от насекомых, намазала нам головы и продержала дома два дня. Потом велела вымыться.

"Можете уходить,- сказала она,- вот вам на еду",- и дала несколько су.

Ни одного ласкового слова! И не думай, Марсель, что у нас с ней наладилось потом. Нет.

В 1932-1933 годах мать пела в "Черном шаре". Мне захотелось ее повидать. Мы пошли к ней, она не изменилась.

"Опять ты? А другая - кто?"

На этот раз она жила не одна, а с молоденькой девушкой, ее звали Жанеттой. Совсем девочка, очень милая, она пыталась что-то сделать для нас, чем-то помочь, вымыть хотя бы. Она была очень предана матери. Она немножко подрабатывала на панели, когда мать сидела без работы, а это было часто. Бедная девочка умерла от туберкулеза.

Видишь, у меня по-настоящему не было матери. Моя единственная семья это Момона".

Что после этого оставалось Марселю? Он сказал Эдит: "Надо позвать сестренку обратно".

Эдит хотеть-то хотела меня позвать, да не знала, где я. А я тем временем возвратилась в Париж и работала в пригороде на бензоколонке. Как-то вечером хозяин послал меня за газетой "Франс-суар". На первой странице я увидела Сердана, Эдит Пиаф и мисс Коттон. Это одна американка. Они спускались по трапу самолета.

В тот момент я их никак не связала. Я вообще ни о чем не подумала, я видела только одно: Эдит вернулась. И на фотографии никаких следов Жобера.

Я бросилась звонить повсюду и узнала, что она остановилась в том самом "Кларид-же", куда я забрела однажды девчонкой.