Таким образом, в основе каждой социалистической и коммунистической доктрины лежит экономически детерминированная психология.
Вплоть до середины девятнадцатого века идеал равенства оставался устремлением, которое иной раз порождало социальное насилие, но не имело ни теории, ни стратегии. Так, в Англии семнадцатого века Джерард Уинстэнли, лидер радикальной группы, именовавшейся диггерами («копателями»), призывал своих сторонников захватывать общинные земли и превращать их в пашню. Он выдвинул нечто вроде коммунистической доктрины, которая отвергала торговлю землей или ее плодами. Полтора столетия спустя, во время Французской революции французский радикал Франсуа Ноэль Бабеф организовал «Заговор ради равенства», призывавший к обобществлению всей собственности. Но ни тот, ни другой не могли выработать доктрину, способную показать, как будет осуществлена социальная революция, к которой они стремились. Это справедливо и в отношении социалистов-идеалистов, действовавших в начале девятнадцатого века, таких как граф де Сен-Симон и Шарль Фурье, которые надеялись убедить богатых расстаться с частью их собственности.
Время от времени на Западе возникали добровольные коммунистические общины. Одной из них была Виргинская компания в Джеймстауне (1607), другую, Новую Гармонию Индианы, основал в 1825 году английский филантроп Роберт Оуэн. Все эти попытки рано или поздно заканчивались провалом, главным образом из-за неспособности решить проблему «бездельников», то есть членов коммуны, получавших полную долю урожая, ничего или почти ничего не делая.
Вкладом Карла Маркса и Фридриха Энгельса в социализм была теория, призванная показать, почему царство равенства не только желательно, но достижимо и, более того, неизбежно. Чтобы обосновать это требование, они прибегли к методам, почерпнутым из естественных наук, завоевавших в девятнадцатом веке колоссальный престиж.
Маркс и Энгельс разработали доктрину «научного социализма», которая гласила, что идеал эгалитарного общества без собственности не только может осуществиться, но в силу естественного развития экономики должен осуществиться. Марксистская концепция социальной эволюции возникла под влиянием теории Дарвина, сформулированной в 1859 году в Происхождении видов. Книга Дарвина описывала появление биологических видов как результат естественного отбора, который позволял им приспосабливаться к враждебной среде. Процесс этот отличала динамичность, виды развивались от низших стадий к высшим в соответствии с детерминированными правилами. Эту теорию сразу подхватили исследователи человеческого поведения, создавшие школу «эволюционной социологии», описывающей историю как «поэтапный» прогресс от низших форм к высшим. Влияние Дарвина на Маркса и Энгельса было настолько велико, что Энгельс, выступая на похоронах своего друга, сказал: «Подобно тому, как Дарвин открыл закон развития органического мира, Маркс открыл закон развития человеческой истории».
Внесение эволюционного мышления в социалистическую теорию ввело в нее понятие неотвратимости. Согласно «научному социализму», человеческие действия могут в некоторой степени замедлить или ускорить социальную эволюцию, но они не в состоянии изменить ее направление, которое зависит от объективных факторов. Так, по причинам, которые будут изложены ниже, капитализм со временем неотвратимо должен будет уступить место социализму. Эмоциональное воздействие этой веры не слишком сильно отличается от религиозной веры в Божью волю, вдохновляя тех, кто твердо уверен, что как бы много препятствий ни было на их пути, окончательная победа будет обеспечена. Теория обладала особой притягательностью для интеллектуалов, обещая внести в спонтанную и беспорядочную жизнь рациональный порядок, толкователями и наставниками которого станут они сами. Маркс выразил это своим знаменитым изречением: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его». А кто лучше подготовлен для разумного изменения мира, нежели интеллектуалы?
При всей своей приверженности научному методу, марксизм нарушил его основополагающее требование, а именно непредвзятость и готовность приспосабливать теорию к новым фактам. (По словам Бертрана Рассела, большевизм, отпрыск марксизма, это «религия» с «обычной для нее воинственной непререкаемостью, когда речь идет об объективно спорных проблемах».) Это была жесткая доктрина, не допускавшая иных точек зрения. Маркс не делал секрета из своего отношения к тем, кто с ним не соглашался: критика, написал он однажды, это «не анатомический нож, она — оружие. Ее объект есть ее враг, которого она хочет не опровергнуть, а уничтожить». Поэтому можно утверждать, что марксизм оказался догмой под маской науки.
Читать дальше