Израиль Мазус - Ожидание исповеди

Тарасов уже давал показания, и поэтому следователь смотрел на меня с отвращением. Он хотел, чтобы я у него заговорил без очной ставки с Тарасовым. Один вопрос был очень сильным:

- Почему вы называли себя Сашей?

Пригодилось актерство:

- Симкиной, что ли?

- Хотя бы и Симкиной.

- Ну, как вы не понимаете... Ведь у меня такое имя... Я стесняюсь... Особенно теперь.

- Слушай, ты-ы... - с яростью проговорил следователь и вызвал конвойного.

Конвойный привел меня в большую подвальную комнату. Из мебели - только стол, который стоял в самом центре комнаты. Меня встречали офицер, врач и четверо надзирателей. Надзиратели стояли возле каждого угла стола. Офицер велел снять с себя все. Я разделся и с ужасом разглядел свое тело. Все ребра были наружу. Одно время я был хорошим гимнастом, даже занимался боксом. Понять, зачем меня сюда привели, было нетрудно, но я словно бы стеснялся, что предстал перед своими экзекуторами в таком жалком виде. Врач внимательно меня осмотрел, после чего покачал головой и велел одеться. Меня возвратили следователю, и я вновь занял свое место за тумбочкой у двери. Затем в кабинет ввели Тарасова. Лицо его было спокойным, как до поездки в Воронеж, но только очень бледным. Его усадили на диван лицом ко мне. И он почти сразу же произнес: "Не мучь себя, Изя, им все известно". Слова прозвучали для меня столь неожиданно, что я попросил Тарасова уточнить их: "И про..." - "Да, да, и про Бориса, и про Аню".

Комментарии

------------

[1] Мазус И. А., 1929 г. р., литератор, строитель. Живет в Москве. Из книги "История одного подполья", Москва, 1998 г.

[1] Карнаухов Виталий Александрович, доктор физико-математических наук, лауреат Государственной премии, профессор.

[2] Элькин Виктор Давидович, член-корреспондент Академии информатики.

На следующий день нас в одном "воронке" перевезли на Большую Лубянку во Внутреннюю тюрьму. "Воронок" для подследственных. У каждого своя ячейка. Когда Тарасова усаживали в машину, я слышал его голос.

В апреле, когда мне предстояло подписывать 206 статью об окончании следствия, я с особым вниманием перечитал самый первый протокол допроса. Запись о том, что у нас с Тарасовым была очная ставка, отсутствовала...

Тогда же я был ознакомлен с протоколами допросов всех девяти моих однодельцев. В конвертах, приклеенных к обложке каждого дела, лежали фотографии. Особенно долго я разглядывал лицо Алексея Шубина. Его настоящее имя было Виктор, Виктор Исаевич Белкин. Студент 4-го курса исторического факультета Воронежского университета. Большие темные глаза. Черты лица очень определенные, резкие. Фотография так сильно отпечаталась в памяти, что когда почти через пятнадцать лет я встречусь с Белкиным лицом к лицу, то узнаю его сразу же. До 1947 года Белкин вместе с Тарасовым учился в МГИМО, откуда его исключили как неблагонадежного. Белкин уехал в Воронеж к родителям, и это, видимо, спасло его от слишком раннего ареста. В МГИМО Белкин поступил только благодаря тому, что смог продемонстрировать экзаменаторам весьма глубокие знания по всем предметам. Белкин тоже свободно владел немецким языком. Отец Белкина окончил медицинский факультет знаменитого Гейдельбергского университета, и в доме иногда говорили по-немецки. Кроме того, природа одарила Белкина феноменальной памятью. На пересылке Тарасов с грустной улыбкой рассказывал мне, что очевидная и яркая одаренность Белкина многих смущала, а иногда и просто раздражала. И только очень немногих Белкин всегда восхищал. Среди них был и Тарасов. Потому они и подружились.

Следователи с Белкиным мучились. Особенно вначале. Его даже возили в институт им. Сербского на экспертизу.

Знакомясь с делами воронежских однодельцев, я наткнулся на одну весьма неприятную неожиданность. Там хотели убить девушку по фамилии Вольтер, которая вдруг объявила, что желает выйти из организации. Я сразу же подумал: "Так вот, оказывается, какие тактические разногласия были у Егорова с Шубиным. Значит, нас выдала Вольтер?.."

Через много лет я узнаю, что не Вольтер провалила организацию и что Тарасов был против ее убийства.

Следствие закончилось, и нас отправили в Бутырскую тюрьму на пересылку. Здесь нам предстояло выслушать приговор Особого Совещания, после чего стать грубой рабочей силой. Вот справка, которая хранится в моем деле:

"Врачебная справка. 9 апреля 1949 года.

Общее состояние удовлетворительное. Диагноз по-русски здоров.

Годен к физическому труду. Подпись".