Израиль Мазус - Ожидание исповеди

- Но ведь Зло очень часто берет верх над Добром? И тогда самые великие победы начинают вдруг оборачиваться поражениями. Пример тому - последняя война.

Тарасов ответил, что да, действительно, чаще всего так и бывает. А почему? Это одна из самых больших загадок истории. Вспомните Великую Французскую революцию. Мы теперь говорим - народ, а тогда говорили - нация. Лафайет сказал: "Чтобы нация стала свободной, ей нужно только захотеть этого". Но потом оказалось, что каждый понимает свободу по-своему, И тогда головы аристократов и революционеров полетели в одну корзину.

- Но если таков закон, не значит ли это, что и мы тоже обречены?

Вопрос был трудный. Тарасов побледнел. Однако сумел ответить очень достойно:

- Потому мы здесь и собрались, чтобы среди разного прочего поломать и эту закономерность тоже.

Я больше не принадлежал самому себе. Теперь я принадлежал всему человечеству. И благодарил судьбу, что в это великое время живу не где-нибудь, а именно в Москве. Было совершенно

очевидно, что будущее нашей планеты теперь решается именно здесь.

Методы борьбы еще только обдумывались. Самым нетерпеливым был Борис. Он хотел быть участником каких-нибудь живых дел. Хоть бы и листовки расклеивать. Тарасов сказал, что путь распространения листовок самый неэффективный. Постоянно будем жить в ожидании провала. Надо терпеливо ждать своего часа. Ждать, пока не созреет революционная ситуация.

- Когда верхи не могут, а низы не хотят?

- Вот именно.

- Но ведь так можно прождать всю жизнь!?

- Зато, если научимся быть терпеливыми, мы не станем после победы убивать друг друга. Вот о чем надо всегда думать. Кроме того, нужны союзники. Приглядывайтесь к преподавателям, особенно к тем, которые преподают политические науки. Среди них есть потрясающие жрецы. Странно? Ничуть. Вас еще многое будет удивлять...

Помыслами своими с каждым днем мы все дальше и дальше удалялись от родных очагов. Иногда об этом невозможно было не думать, и тогда я цепенел от ужаса.

Недели сменяли друг друга, и у нас с Борисом все чаще стало появляться чувство неудовлетворенности. Наши встречи с Тарасовым становились слишком похожими на школьные уроки. Освоение печатного дела на основе использования желатина, за которое мы, было, взялись, продвигалось медленно. Хотелось расширить круг лиц, с которыми мы общались. Создать хотя бы еще одну пятерку. В связи с этим спросили Тарасова, а почему нас четверо. Где пятый? Тарасов с усмешкой ответил, что есть пятый, есть, скоро познакомитесь.

Остался позади октябрь, и в один из первых ноябрьских дней мы с Борисом сошлись на том, что настала пора привлекать в организацию наших друзей Карнаухова[2] и Элькина[3]. Выдающиеся ученики. Медалисты. Могли бы внести большой вклад в общее дело...

В спорах, которые часто возникали в нашей узкой компании, всегда особо ценилось умение обстоятельно доказать свою правоту. В школе Виталий Карнаухов был секретарем комсомольской организации. Многие находили, что у него есть внешнее сходство с Олегом Кошевым. Однако мы никогда не стеснялись говорить против власти в присутствии Карнаухова. Хотя сам он эти разговоры никогда не поддерживал. Отмалчивался. Элькин был человек вдумчивый и любознательный, но из-за своего большого роста иногда ощущал себя в нашей компании как бы чуть-чуть взрослее. Это смущало, впрочем, не очень сильно.

7 ноября 1948 года нам с Борисом наконец-то представилась возможность приобщить наших друзей к святому делу служения своему народу. Ключи от пустующей комнаты на Мартыновке все еще находились у меня. Комната располагалась на втором этаже бревенчатого дома, окнами была обращена на восток и представляла собой мансарду с верандой. Двери еще двух комнат выходили в узкий коридор. Их владельцы постоянно жили в Москве и появлялись только летом. Одной из двух семей, которые жили на первом этаже, дом когда-то принадлежал полностью. Дом тот давно снесли. На его месте теперь пустырь. И только несколько сосен с усохшими верхушками могли бы свидетельствовать о событиях тех далеких дней.

Мы затопили печь и, не зажигая света, при открытой дверке - так таинственней и душевней, - не спеша, заговорили о несправедливой опале Жукова. С тем, что опала несправедлива, были согласны все. Карнаухов сказал, что пусть бы Жуков даже и совершил что-то предосудительное, пусть, но на глазах всего народа его никак нельзя было наказывать. Ведь он - народный герой. Борис насмешливо спросил: "Значит, незаметно надо было наказывать?" Карнаухов ответил: "Уж если обязательно наказывать, то да, незаметно". Борис засмеялся: "Станет тебе Сталин деликатничать, как же, как же... Да он на глазах всего народа не то что прогнать, но и застрелить может". Такие слова оказались для Карнаухова совершенно неожиданными. Еще ни разу в разговорах против власти мы не заходили столь далеко. Его глаза под стеклами очков округлились: "Опомнись, Борис! Можно ли такое говорить?! Про Сталина так нельзя. Он этого не заслужил".