Израиль Мазус - Ожидание исповеди

Я приходил домой очень поздно. Было не до еды, и я страшно исхудал. Мама каждое утро с беспокойством смотрела на мое лицо и, покачивая головой, говорила, что меня надо показать врачу. Наконец окончательно договорились с Симкиной. Было решено, что я приведу ее к Тарасову. На всякий случай, к дому на Мартыновке вел Симкину окружным путем. Только потом сообразил, что зря. Дом стоял напротив 8-й женской школы, которая в тот вечер была ярко освещена. Пока Тарасов и Симкина разговаривали, я со стороны 8-й школы наблюдал за дорогой.

Прощаясь со мной на платформе, Симкина сказала, что завтра у Тарасова появится надежное укрытие и что всю дальнейшую заботу о нем она берет на себя. Во мне немедленно шевельнулось нехорошее, радостное чувство освобождения, за которое мне тут же стало стыдно. Вообще же мысли мои в те дни очень сильно раздваивались. С одной стороны, я хорошо понимал, каким именно событием будет завершена наша подпольная деятельность, а с другой - с нетерпением ждал лета 1949 года: в секции, которую я посещал, должны были начаться прыжки с парашютом. В авиационно-технологический институт я поступил после того, как провалил экзамены в медицинский. Поступил легко и сразу же уверовал в то, что авиация - это моя судьба.

На следующий день, когда стемнело, мы с Тарасовым поехали в Москву. Тарасов сказал, что после многодневного сидения взаперти слух его с наслаждением воспринимает звуки ночного города. Тонким слоем лежал недавно выпавший снег. Дом, где я должен был оставить Тарасова, находился недалеко от метро "Маяковская". От Белорусского вокзала шли пешком. Так было безопаснее. Нашли дом, подъезд, квартиру. Долго звонили, но к нам никто не выходил. Появилось острое предчувствие реальной опасности. Даже показалось, что за нами следят. От предполагаемого "хвоста" ушли дворами. Вернулись в Кунцево. По дороге на Мартыновку попадалось необычно много милиционеров. Однако дошли благополучно. Окончательно успокоились, когда поднимались по лестнице. Толкнув общую дверь, я обнаружил, что она заперта изнутри. Это означало, что нам не повезло - приехал кто-то из соседей. Стучать в дверь не хотелось. Я сбросил на руки Тарасову пальто и через слуховое окно полез на крышу. Подобрался к веранде, распахнул форточку и скользнул внутрь. Мне иногда и прежде приходилось так делать. Бесшумно вошел в комнату, зажег свет и подошел к двери, которая запиралась английским замком. Открыл дверь и замер. В коридоре стоял человек, который прямо в мое лицо направил дуло пистолета. Человек был в штатском. Еще двое в штатском ворвались в комнату и обыскали меня. Опускаю много подробностей. Скажу лишь, что вопросов почти не задавали. Перед тем как увести из дома, велели надеть пальто. На мне были толстый свитер и пиджак. Я сказал, что в такую погоду пальто еще не ношу. Вывели на Мартыновку и повели в сторону Минского шоссе. Шли в полном молчании, пока за спиной издалека что-то громко не прокричали. Остановились. Подвели Тарасова. Он протянул мне пальто. Когда перешли Минское шоссе, стало ясно, что нас ведут на Комсомольскую улицу, где располагалось местное отделение КГБ. Об этой своей первой прогулке под конвоем я в 1969 году написал стихотворение, которое посвятил матери: "Как это было". Мама в том году умерла. Но еще в тюрьме, думая о самых первых мгновениях своего ареста, я написал вот эти строки:

Все! Последний миг свободы

На весах небесных взвешен.

Предо мною образ черный

С ощетинившимся дулом.

В здании, куда нас привели, было многолюдно. Как потом напишет Тарасов, это был настоящий штаб по организации нашего захвата. Тарасова и меня тут же развели по разным комнатам. Со мной осталось несколько офицеров, один из которых был весьма активен. Майор. Он сам меня обыскал и, обнаружив записную книжку со стихами, стал быстро ее листать, иногда восклицая: "Ах, гаденыш! Ах, сволочь!"

У офицера было очень знакомое лицо, но вспомнить, где же я его видел прежде, никак не мог. Только позже, на пересылке, узнал от Тарасова, что это был Анатолий Коноплев, двоюродный брат Бориса и Тарасова, сын Николая, старшего брата их матерей. В двадцатых и тридцатых годах Николай Коноплев был главной опорой семьи. Именно благодаря усилиям Николая, его сестры не только перебрались в Москву, но смогли очень основательно, с расчетом на многие годы вперед, обустроить свой быт.

До моего дома на Главной было меньше пяти минут хода. Из Кунцева нас повезли на Малую Лубянку. Начались допросы. Я вел себя в точном соответствии с теми инструкциями, которые получил от Тарасова на случай ареста. Брат моего друга. Знал, что у меня есть ключи от пустой квартиры. Нашел меня. Просил выручить. Сказал, что ушел из дома после ссоры с родителями. О том, где он, никому не велел говорить. Даже брату.